Триумфатор «Возвращения» Андрей Звягинцев снова приехал
в свой родной город – Новосибирск – с премьерой. Впрочем, первые показы «Изгнания» прошли не на родине режиссера, как это было с «Возвращением», а в Москве и Питере. «Опередили, черти», – прокомментировал ситуацию Звягинцев на встрече со зрителями в новосибирском кинотеатре «Победа». Он по-прежнему «вещь в себе», но выглядит гораздо современнее, а держится – свободнее.
«Золотой лев» Венецианского кинофестиваля и первая слава три года назад подкосили Андрея Петровича. Казалось бы, у режиссера и актера, десяток лет ведущего в Москве «жизнь травы», наконец появился шанс многого достичь в своей профессии. Но всемирный интерес к его персоне целый год не давал ему возможности подступиться к новому проекту. И всё же он нашёл в себе силы отряхнуть с себя «звездную пыль» и снять второй, еще более трагичный и медитативный фильм – «Изгнание». Эта картина получила не такую единодушно восторженную прессу, как «Возвращение», но ряды поклонников режиссера выросли, а за самим Звягинцевым признали безоговорочное право быть главным российским представителем в мировом тревожном и пугающе психологическом кино. А любимый актер Звягинцева Константин Лавроненко и вовсе взял за «Изгнание» «Золотую пальмовую ветвь».

– Где вы снимали свой фильм? По сути он русский, а вот красоты явно зарубежные.
– Всё, что касается дома и сельской жизни, – это самый юг Молдавии, Трансильвания. Вот этот волшебный овраг мы нашли на границе с Румынией, в местечке Вулканешты. Причем станция, дом, мост через овраг и церковь – всё это декорации, построенные специально для фильма. Городскую жизнь снимали в двух городах – в бельгийском Шарлеруа и французском Туркуане. «Прочесав» полмира в поисках места для съемок, мы преследовали цель смыть границы географического и исторического пространства. Как вы знаете, в первоисточнике – повести Сарояна – это Калифорния, виноградники, паровозы… Нам надо было от этого уходить, чтобы фильм не стал костюмной исторической драмой. И тогда мы решили создать некое определенное время – точно не сегодняшний день, когда-то «вчера» или даже «позавчера». В принципе, мы могли бы на этом остановиться и приехать снимать в Красноярский край или в Новосибирскую область. Но мы решили смыть границы. Исходя из этого и реквизит подбирали. На счастье, я встретил просто гениального художника Андрея Панкратова, который посоветовал мне обратиться к немецким декораторам, – он уже работал с этими четырьмя барышнями. Вот эта бригада и построила особый мир нашего фильма. Нам почти удалось растворить время и пространство. Правда, как выяснилось, уйти от конфессиональности в объектах религиозного культа просто невозможно. С этой задачей мы не справились. Священник у нас православный. Художник по костюмам Аня Бартули – невероятно креативный человек – сказала, что ничего сделать нельзя: либо католик, либо православный батюшка.
– На каком языке песня в финале? Кажется, что поют по-русски, а язык непонятный…
– Это песня португальская. С ней, кстати, связана интересная история. Комиссия в Каннах сообщила, что фильм принят, 8 марта – мне позвонил Лесневский и сказал: «Мы в конкурсе». Такая «скорострельная» оценка не случайна – Дима сам попросил отборщиков дать ответ как можно раньше – мы ведь никак не успевали сделать звук к фестивалю. В результате, когда получили «добро», нам пришлось работать в три смены: у нас было два зала сведения Dolby – 14 часов в одном и 7 в другом. Я, помню, даже говорил Андрею Дергачеву – звукорежиссеру фильма: «Андрей, представь, ты скажешь когда-нибудь своим детям: мы попали в Канны, но так и не показали «Изгнание», потому что не успели сделать звук!» На него это подействовало – мы уложились. А потом арт-директор каннского фестиваля Тьери Фремо и еще четыре человека – эксперты в области кино – подтвердили, что возьмут нашу картину в конкурс, но при этом настойчиво порекомендовали убрать песню из финала. Дима был на стороне комиссии – песня ему не нравилась, убрать так убрать. Ему вообще финал не нравится. Я спрашиваю: «А почему?» Оказывается, они сказали, что фильм настолько универсален, что негоже его портить точным адресом в конце. На каком бы языке ни была эта песня, португальском или еще каком, если ее поет Ольга Лапшина (на переднем плане) – она, конечно, звучит по-русски.
– В каждом своем фильме вы старательно стремитесь избежать примет времени и пространства. Вы сам – из какой эпохи, где вы есть?
– Я подготовил, с одной стороны, уклончивый, а с другой – предельно точный ответ: «Есть одна страна – кинематограф, и я ее гражданин». Я действительно там живу, и ни время, ни пространство, ни язык уже ничего не определяют. Мои фильмы на русском языке только потому, что на каком-то же языке они должны быть! Это первая причина. А вторая – я всё же не представляю себя в контексте другой культуры, другого языка. Как мне общаться с актерами, с группой на неродном языке? Мне кажется это слишком жестоким отстранением. Одним словом, пока я могу это делать и существует такая необходимость, буду делать кино на русском.
– Судя по антуражам, ваше любимое время – живое прошлое, 60-80-е годы…
– Можно и так сказать. Не знаю, чем это обусловлено. Этот вопрос многих интересует. И многие говорят об этом с упреком: дескать, почему вы бежите от актуальности и вообще – от реальности? И я сам стал критично на это смотреть – а действительно, почему? Мне показалось, что эту историю нельзя было рассказывать в картинках начала века, – не могу себе представить, как бы смотрелся Коди Боун (который у нас Георгием стал) в «котелке» и не на зернохранилище, а в рубке машиниста паровоза. Хотелось приблизиться к современности. Но не вплотную, не до мобильных телефонов. Представляете диалог: «Марк, у меня сейчас батарея сдохнет – давай подъезжай». И это касалось всего – и денежных знаков, которые у него в руках. Мы долго искали и нашли совершенно неидентифицируемые старые финские купюры…
– Это удивительно – вы крупно показываете книгу, но не ясно даже, какой она культуры, не говоря уже о том, на каком она языке…
– Книга, кстати, на русском...
– Ваши фильмы похожи на произведения классического минимализма, этакий поздний Арво Пярт с немногими, бесконечно красивыми звуками фортепиано. Вблизи, вырванные из контекста, они бессмысленно рассыпаются, а издалека группируются в сложную систему. И музыка в ваших фильмах звучит соответствующая. Что первично – музыка или фильм? Вы подыскивали фильму музыку или строили фильм под звук фортепиано?
– Вы правы, мне по душе минимализм, вся эта повторяемость, цикличность – как у Арво Пярта. Она как-то… (подыскивает слово. – А. В.) придает смысл современности. Я не разбираюсь в теории, не знаю, когда родилось это направление и кто в нем главная звезда. Так, что-то слышал, но специалистом себя в этой области не считаю. Мне нравится сама идея гармонической экономии, как у Арво Пярта. Всё его творчество пропитано этим. Я не знаю, что было бы, если бы мы с ним встретились… А мы с ним общались, кстати!

продолжение на 3 стр.