В начале 90-х он был настоящим секс-символом – загадочный стройный парень с повязкой на лбу быстро стал кумиром огромных аудиторий. Тем более что творчество Ревякина критики объявили песнью языческой Руси, а сам он выглядел как юный Добрыня Никитич, статный русский молодец, пришедший из сказки, где летают драконы, а за красную девицу складывают голову. Он стал основателем в России фолк-рока, а потому и сорвал все дивиденды – и умирающих от любви к нему фанаток, и ведущих умные-заумные разговоры о влиянии дохристианской Руси на создание современных образов, о вере в молодого «сверхчеловека» в ницшеанском понимании... Группа «Калинов мост» была образована в 1986 году, замечена Константином Кинчевым и привезена в столицу. Сегодня артистов, погружающих зрителя в экзотический мир язычества и использующих этнические мотивы в своей музыке, не так уж мало, но в силу каких-то причин особой популярностью они не пользуются. Но «Калинову Мосту» повезло появиться во время наивысшего подъема русского рока, в результате чего группа до сих пор существует как красивая легенда. Сейчас Ревякин – уже постаревший, грузноватый сибиряк-таёжник, для правдоподобия образа украшенный бородой. Из прежнего облика – только длинные волосы. Но главное – он давно уже порвал со своим экзотическим язычеством: «Я года три был оглашенным, потом меня окрестили», – рассказывает Дмитрий, заметно окая… – Дмитрий, я читал и слышал, что на ваше творчество и даже на личностное становление значительное влияние оказал поэт Велимир Хлебников. Это действительно так? – Конечно. Я бы даже сказал, влияние это сказалось на мне в очень значительной степени. – Это примерно когда началось? – Сейчас скажу... Это сын у меня родился, приехала мама и привезла книжку Хлебникова, толстую такую – «Творения». Это был восемьдесят шестой год. Нет, нет, тонкая тогда была книжка Хлебникова, тонкая, всё правильно! Потом мама обменяла в магазине – там, в Забайкалье, в моём посёлке, Гоголя на Хлебникова. – Потому что книжный дефицит был? – Нет, потому что я просто сказал, что круто, что мне интересно, что Хлебников – это ни на что не похожее явление. И она в результате обмена приобрела как раз вот эту книжку толстую, серьёзную – «Творения», под редакцией Полякова. Она меня грела очень долгие годы. – Хлебникова вообще называли королём поэтов… – Во всяком определении есть доля преувеличения. Но, я думаю, здесь как раз тот случай, когда спорить бессмысленно. Это действительно так. – А ещё кто-то на вас сильно повлиял? Из музыкантов, из поэтов или просто как хороший человек? – Родители, наверное, в первую очередь. Потом ещё учителя в школе, когда я там учился. – О родителях ваших даже Интернет ничего не знает… – Маму мою зовут Светлана Афиногеновна. Она преподаватель русского языка и литературы. – В каком городе? – Это не город, это небольшой посёлок в Читинской области. Называется он Первомайский. Среднее машиностроение там было развито. В советское время в посёлке нашем вообще настоящий оазис процветал. И как раз тогда я рос как человек разумный, формировались мои взгляды. Нами вообще-то занимались очень серьёзно. Были различные спортивные секции. Мы росли такими подвижными, ловкими, ходили в походы, играли на гитарах. Посещал я музыкальную школу по классу баяна. А мама с четвёртого по восьмой класс была у меня классным руководителем. Представляете, какой это был ад для меня! Так что удивить и напугать меня очень тяжело. (Смеётся.) – А папа в это время… – Батяня – строитель, заканчивал Сибстрин, то есть Новосибирский строительный институт. И по его распределению родители уехали в Забайкалье. Папа мой был хороший строитель: всё время возводил дома, объекты различные. – Сочинения по литературе, да ещё у мамы под колпаком, надо было писать правильно, идеологически совпадая с социалистическим реализмом. А вы-то, антисоветчик, наверно, не вписывались в шаблоны? – Нет, всё было легко, в то время я ведь ещё не был антисоветчиком. Я собирался строить коммунизм во всём мире. У меня тогда настолько крепкое, по-настоящему коллективное сознание сформировалось, что оно до сих пор осталось. Нет, на литературе мне просто нельзя было списывать. И приходилось на сочинениях, конечно, отдуваться, потому что спрос был серьёзный. Что-то я там старался, пыхтел, писал. Получалось вроде бы неплохо. – Из школьной программы ничего не вызывало отторжения? Не хотелось, к примеру, учить именно эти стихи, эту прозу анализировать? – Нет, я в этом плане никакой не бунтарь. Я покладистый. Всё, что там давали, я принимал. Я любил пионерские лагеря. Мне это всё было в кайф: маршировать, речёвки чеканить, горнам и барабанам внимать…
продолжение на 3 стр. |