начало на 1 стр.

– Теперь – о вас. Когда и где вы появились на свет?
– Родился я в 1951 году в Нью-Йорке. В городе Нью-Йорк и в штате Нью-Йорк. И вырос там же. Когда я родился, мой отец работал на фабрике механиком. А потом, по мере того как я рос, он учился. В первые годы жизни я очень мало видел отца, потому что он днём работал, а ночью учился. Так продолжалось в течение восьми лет. И только когда он уже стал инженером, появился у него шанс участвовать в моём воспитании.
– В семье говорили на русском?
– Да, у нас всегда на русском общались. И у меня, к счастью, и у бабушки и дедушки с обеих сторон было очень много родственников, тёти и дяди, которые все оказались в Америке в одно и то же время. И у меня было – как-то считали мы специально – сорок два или сорок три двоюродных родственника. Все мы общались на русском языке, регулярно встречались. Отец и дядя (не Владыка Василий, а другой дядя – муж сестры матери) организовали приход при местечке, где мы жили. Русский приход. При этом приходе была организована школа. И в этой школе я учился с трёх лет до восемнадцатилетия, каждую субботу. Вернее, каждую субботу в течение школьного года. Там преподавался и русский язык, и история литературы немножко…
– Представления о России черпали в основном из книг?
– Из книг, из разговоров. По американским СМИ о России очень мало было информации. Однако вокруг меня была, по сути, своего рода Россия.
– И, видимо, вы прекрасно знали, что по ту сторону океана Россия, как и весь СССР, живёт весьма своеобразно – под руководством мрачноватых коммунистических старцев…
– Конечно, знал. И даже очень хорошо помню наши семейные разговоры о политике, где очень много говорилось о том, что это была за революция, почему она случилась. То есть эта тема была непреходящая, живая, актуальная.
– Возникали, наверное, и выводы о том, насколько велик был бы сейчас русский народ, не случись всех этих невероятно масштабных революционных катаклизмов?
– Ну, конечно, мнение в нашей семье было на этот счёт однозначным. И я разделяю его по сей день: было бы лучше для России обойтись без революции. При любой форме правления, если бы можно было избежать революции и того, что последовало, Россия была бы гораздо сильнее и значительно богаче, чем сегодня.
– О необходимости серьёзно реформировать социализм первым из генсеков заговорил Михаил Горбачёв. Если бы не он, мир, возможно, ещё очень долго делился бы на два непримиримых лагеря. И не состоялось бы ваше такое лёгкое возвращение на родину предков.
– Да, наверное, именно так. Я согласен. Главное, что он сделал, – дал возможность людям говорить правду. Когда я приезжал в семидесятых годах в Советский Союз в качестве переводчика с американскими делегациями, то уровень общения с советскими людьми был тогда очень натянутый. С одной стороны, казалось, я был им интересен, но с другой стороны, они заметно меня боялись, опасались. Боялись они меня не потому, что я был страшен, просто последствия общения со мной при существовавшем режиме могли стать для них страшными. В результате происходило у нас тогда очень сухое, какое-то деревянное общение. А вот после Горбачёва это всё ушло. И люди стали людьми, если так можно выразиться.
– Как переводчик вы участвовали и в исторических переговорах по подписанию договора об ограничении стратегических вооружений (СНВ-2). Расскажите, что и как там происходило. Тоже, видимо, «деревянно»?
– Это был июнь 1979 года. Там очень-очень всё было пунктуально, запротоколировано, просчитано. На тот момент это явилось, наверное, самым серьёзным общением между США и СССР. И всё проходило на очень строгом дипломатическом уровне.
– Главами делегаций были Брежнев и…
– Леонид Брежнев и Джеймс Картер, лидеры двух супердержав. Как правило, организационная сторона дела даёт много представлений о том, как это всё выглядело. Все без исключения были одеты в тёмные костюмы. Сами переговоры велись в Женеве. А подписание договора проходило в Вене. И мероприятия чередовались местами. То есть если сегодня была встреча в американской миссии, то следующая встреча обязательно проходила в советской. Протокол был жесточайший. Все всегда выезжали – минута в минуту. Каждый представитель нашей американской делегации чётко знал, в каком месте, в какой машине он должен был сидеть. Наверное, в свою очередь, то же самое существовало и с советской стороны. Общая встреча начиналась с того, что принимающая сторона выслушивала доклад приезжающей стороны. Затем – разговор вокруг этого в течение каких-то минут.
Как переводчику мне и моим коллегам приходилось нелегко. Очень-очень интенсивная это работа была, колоссальное давление оказывалось в том плане, что ошибки делать было недопустимо. Любая неточность моментально вызывала поправку шести голосов с противоположной стороны стола. И мы друг друга проверяли тоже. Я говорил всегда по-русски – переводил то, что мой посол произносил по-английски. После того, как я дублировал его фразы на русском, сидящий с той стороны стола со своим послом советский переводчик записывал всё, что я говорил. Если я делал ошибку, он меня поправлял. И наоборот. Всё это происходило в последовательном режиме. То есть говорил посол, может, минут двадцать, а ты тем временем сидишь и записываешь, записываешь, записываешь. И потом ты – двадцать минут говоришь, причём надо было с точностью до 99,9% воспроизвести смысл сказанного. В общем, напряжение было огромное. Я был молодым человеком тогда, мне и тридцати не исполнилось, и для меня это явилось серьёзнейшим экзаменом.
– Ощущения большого стресса запомнились?
– Стресс остался в памяти на всю жизнь! Но и другие стороны работы переводчика тоже. В течение двух лет мы сидели напротив друг друга и в итоге очень неплохо знакомились с людьми «из другого мира». Очень хорошо помню, что против меня переводчиком тоже очень молодым, в то время начинающим, был Виталий Чуркин. А сегодня он – посол Российской Федерации в ООН.
– Было ли у вас тогда такое ощущение, что всё-таки СССР – «империя зла»? Или это уже Рейган позже «откроет» для всех на Западе?
– Всем нам хорошо было известно, что в Советском Союзе существовали лагеря, проводились массовые расстрелы, не раз наступал большой голод, была грабительская коллективизация и масса других, неприемлемых для демократического общества вещей. Всё это уже было изучено, и Солженицын уже был опубликован. Так что настороженность американской стороны была вполне понятной.
– Времена сильно изменились. При Буше-младшем уже Штаты, мягко говоря, стали неадекватной страной. И всё, что они делали в последние годы, можно подвергнуть большим сомнениям.
– Можно, можно. Но в бытовом плане всё-таки жизнь в Советском Союзе была на порядки тяжелее, чем в Америке. Даже в худшие дни Джорджа Буша всё равно можно было поехать и нормально пообедать в ресторане и купить всё, что нужно, по очень разумной цене. То есть для меня вот эта фраза об «империи зла» гораздо больше относилась к тому, как жили люди, к строю, к управлению системой и, скорее, ко внутренним делам России, чем к внешней политике. Внешняя политика Советского Союза в целом была выдержанной и взвешенной. Для меня понятие «империя зла» сводилось к тому, что русский народ порабощён изнутри.
– И всё же сейчас у нас есть основания опасаться Америки? Не забылись ведь слова Мадлен Олбрайт, которая заявила, что достояния Сибири – это достояние всех, и Россия обязана поделиться своими природными богатствами.
– Все народы во все времена смотрят на подобные возможности. Константинополь когда-то был греческой страной. И Турция была греческой страной. Сейчас это мусульманская страна, где живут турки, которые в своё время пришли и силой её захватили.
– Вывод – не расслабляться?
– Думаю, расслабляться нельзя никогда. Важно понимать и то, что страна, которая вымирает по своей воле, в конце концов теряет всё, что имеет. Мне кажется, что и это вопрос больше внутренний, чем внешний. А уже на имеющуюся нездоровую внутреннюю ситуацию в России и пытаются влиять внешние силы. В любом случае, коммунизм и большевики – это прямая интервенция, политическая бацилла, засланная на почву, которая была подготовлена в России. Нельзя сказать, что в России всё было хорошо, но по факту это была именно немецкая диверсия на русской почве. А Ленин – это действительно немецкий шпион, который сделал своё дело настолько тонко, что, может, Мадлен Олбрайт окажется в итоге права, если Россия не сможет сама стать на ноги. Впрочем, вспоминая слова Мадлен, я бы всё-таки опасался китайцев больше, чем американцев. Американцы сюда не полезут – незачем. А вот китайцы – с удовольствием.
– Опыт показывает, что когда «доброжелательный» Запад начинает в каких-то важных вопросах пытаться «взять шефство» над Россией, курировать тот или иной вопрос, он преследует исключительно свои цели. А для России всё заканчивается плачевно.
– Мне всё же кажется, для России самые опасные враги – её собственные проблемы. Зайцы в собственной голове. В принципе ведь каждая страна и каждый делец преследуют свои интересы. И, естественно, если кто-то приходит и говорит: «Знаете что, вы сидите спокойно, ничего не делайте, потому что я о вас волнуюсь», – ну, ерунда полная! Своими интересами надо заниматься самим.
– И даже данный финансовый конгресс, на котором мы с вами встретились, из той же оперы. Надо слушать зарубежных авторитетов, но думать – кому же это выгодно, так?
– Да, конечно. Надо понимать, что это в основном решение коммерческих задач. А любой бизнес хорош лишь тогда, когда он хорош для обеих сторон. И каждая сторона должна отстаивать свою выгоду. Лучше, если обе стороны понимают и свою выгоду, и выгоду своего партнёра.
Большую роль играют и возникающие на подобных конгрессах знакомства. Личные связи очень важны для бизнеса. Я бы не боялся Запада, я бы не боялся Америки. Никого бояться не надо. Надо понимать свою выгоду и вместо того, чтобы шарахаться от всего незнакомого, просто понимать, что именно тебе нужно.
– «Выгода» у России в последнее время почти сплошь сырьевая. Мы никак не можем диверсифицировать нашу экономику.
– Почему так?
– Не знаю. Возможно, из-за неконкурентоспособности.
– Да просто не пытаемся, поэтому и не диверсифицируем. Всё лишь на словах. Чтобы по-настоящему диверсифицировать экономику, нужны прозрачные и понятные правила игры. А в России их нет. Вот и причина. Всё остальное – болтовня.
– В кулуарах данного конгресса мне встретилась весьма неоднозначная фраза: «учитывая высокий уровень предпринимателей в Сибирском регионе»… По-моему, это не более, чем комплимент. Предприниматели наши в основном действуют по принципу «бери пилу – вали тайгу».
– Я не согласен, поскольку вообще в России весьма высокий уровень и образования, и предпринимательских способностей. Мешают России опять же свои бюрократические препоны. Мне кажется, Россия сама себе вредит больше, чем пресловутый Запад и Китай, вместе взятые. И это вопрос, который только сама Россия может решить.
– А кто может «решить» проблему слома климатических устоев на планете? Америка больше всех засоряет атмосферу, но блокирует всё, что реально могло бы помочь восстановлению природного баланса.
– Да, это так. Но я пока не уяснил для себя, насколько это реальная проблема или надуманная – «глобальное потепление». Вы же помните Андрея Илларионова, бывшего советника президента Путина? Он на эту тему говорил, что, наоборот, десять тысяч лет назад, по сути, не было никакой цивилизации, потому что было слишком холодно. А последующее потепление дало возможность развиться всем цивилизациям, которые сегодня существуют. Поэтому, если честно, мне бы хотелось чётко понять, насколько сейчас потепление вызвано человеком. Люди ведь ничего не засоряли десять тысяч лет назад. А потепление оказалось очень сильным. И похолодание тоже, до того. Поэтому, может, это просто природный цикл, и наше влияние на процесс не такое сильное, как кому-то кажется.
– А генно-модифицированные продукты не волнуют вас? Для американцев вопрос этот весьма актуальный.
– Я об этом мало задумываюсь. А в Америке очень много чего есть. Магазины абсолютно чистых продуктов в том числе, без всякой химии выращенных и произведённых. Чистая органика. И если хочешь, волнуешься о последствиях сомнительных продуктов – ешь натуральное, без добавок и модификаций.
– Знаю, что вы очень серьёзно увлекаетесь поло.
– Да, это так. В Москве я уже шестой год возглавляю федерацию этого вида спорта.
– Это наверняка некий элитный клуб. Там ведь, видимо, всего сотня занимающихся?
– Даже десятки. Нет и сотни.
– Для этой игры нужно большое поле, специально обученные кони…
– Да, всё не просто. Поле нужно двести на триста метров. В Подмосковье несколько таких полей есть. Но в России бескрайние просторы! И если в маленькой Англии полей для поло множество, то и в России они могут быть обустроены практически в любом месте. Поло как вид спорта мне нравится во всех отношениях. Это уникальное общение с лошадьми, это контакт с интересными людьми, это командный вид, это спорт, которым я могу заниматься вместе с моими детьми. Мы можем играть в одной команде. Так что преимуществ здесь масса.
– Сколько в поло игроков?
– Четыре на четыре, если на большом поле играют. Если на маленьком – три на три. Есть и варианты для помещения.
– Ещё и мяч специальный нужен.
– Да, мячик он вот такого диаметра, примерно как теннисный. Но только твёрдый. Он делается из дерева или из очень плотного пенопласта, который тоже как дерево. И очень сильно можно его ударить клюшкой. Если правильно ударить, то мяч может лететь и сто, и сто пятьдесят метров.
– Начинали играть вы, разумеется, в Америке?
– Нет, я начинал в России, как это ни странно. В 2003 году.
– А когда вы в России обосновались? Вы сейчас постоянно в Москве живёте?
– Да, я живу там с девяносто восьмого года. А до этого я работал в России – часть 95-го и весь 96-й год. Потом уехал и жил в Лондоне. Но вернулся и с 1998-го уже постоянно живу и работаю в России.
– Если коротко, то вы банкир?
– Да, банкир. В банках я работаю уже двадцать восемь лет. Сейчас тружусь в Сredit Swiss, являющемся спонсором нынешнего конгресса.
– Несколько слов о Москве. Что-либо мешает нашей столице, чтобы называться передовым европейским городом?
– В Москве очень много всего, и это хорошо. Но я думаю, что слишком уж много гаишников…
– …которые преследуют свои цели, а не порядок наводят?
– Да, они очень узко нацелены на конкретные нарушения. (Смеётся.) А вообще город красивый, и за то время, что я там живу, он постоянно улучшается. Хотя, мне кажется, цены в Москве слишком высокие. Завышенные по сравнению даже с европейскими городами.
– Какую ещё страну отметили бы?
– Мне очень нравится Швейцария. Мне очень нравится Англия. Европу я меньше знаю, чем Америку, хотя в последние годы я больше бываю во Франции. Все страны имеют свои прелести. Но Европа мне нравится особенно. Впрочем, и Южная Америка притягивает, особенно Бразилия и Аргентина.
– Помимо поло и путешествий чем ещё увлекаетесь?
– Книги я с самого детства любил и люблю. И собираю библиотеку. Много читал русских классиков – Чехова, Тургенева. Но лично мне Достоевский и Гоголь больше всех нравятся. Почему, я и сам не знаю. Достоевский – потому что, наверное, он глубже всех суть души человека разбирал. И очень прозорливо писал о характерных для России процессах, которые потом привели к революции и ко всему тому, что случилось здесь в двадцатом веке.
– Как вы полагаете, хотя бы теоретически уместно ли думать об установлении в России монархии?
– Мне этот вопрос задавали раньше. И я думаю, что да – эта традиция в России есть. Монархия придаёт той стране, которая имеет такую форму правления, определённое достоинство, уровень красоты, стандарт поведения. А в России, особенно в постсоветский период, этого сильно не хватает. Поэтому – да, монархия есть благо. С другой стороны, я полностью согласен с моим прадедом, считавшим, что неограниченная монархия – очень опасная вещь. Вокруг монархии непременно должен быть чёткий конституционный строй и демократические формы правления – они более устойчивы, более отзывчивы к настроению народа. Это очень важно для долгосрочной стабильности. И, может быть, даже для тех правил политической игры, которые нужны, чтобы Россия диверсифицировала свою экономику.
– Мировой финансовый кризис постепенно ослабляет хватку?
– Мне кажется, что он медленно идёт на спад. И, в общем, худшее – позади. Сейчас уже наступает процесс выздоровления и осознания тех изменений, которые этот кризис принёс.
– Общество потребления должно поумерить свои аппетиты, согласны?
– В Штатах – обязательно. То есть Штаты потребляли больше, чем производили, в течение многих лет. В конце концов, это невозможно поддерживать бесконечно.
– Пирамида рухнет?
– Ну, рухнет вообще любая пирамида, кроме египетской. (Улыбается.) Если же пирамида поставлена «вверх ногами», рухнет очень скоро.
– Вы удовлетворены тем, что президентом Соединённых Штатов стал Барак Обама, а не Джон Маккейн?
– Рано говорить, мне кажется. В чём-то он мне нравится. Плюсом является хотя бы то, что он преодолел определённые барьеры – и очень сильно этим помог отношениям между чёрными и белыми в Америке. Символически это большой шаг вперёд для США. А с точки зрения политики Обамы – более социалистическая, она мне не очень нравится. Он немножко склонен к популизму и к высоким налоговым ставкам, которые в результате не приведут ни к чему хорошему.
– Мы в Союзе все росли атеистами, вы в Штатах все – верующими. Каковы ваши взгляды в данном вопросе?
– Я воспитан как православный, считаю себя верующим. И полагаю, что если Россия потеряет свою православную суть, то потеряет себя навсегда. Даже если на частных примерах смотреть, то те русские, кто уходит от церкви в Штатах, очень быстро теряют всю связь с Россией, сливаются с местным населением и утрачивают своё эго. Мне кажется, то же самое может случиться и с русским народом, если он потеряет свою связь с той верой, которая лежала в основе российской государственности.
Так или иначе, если религиозное начало будет утеряно в массовом российском сознании, то, мне кажется, России – конец.
– У вас шестеро детей?
– Да, и внуков тоже немало. Живут чуть ли не по всему свету. Елизавете, моей старшей дочери, 32 года. Она с супругом Василием живёт в Париже. Сын Андрей и его жена Фаина живут под Лондоном, у них две девочки – Магдалина и София, и сейчас ожидают третьего ребёнка. Потом по возрасту следует Марина, которая живёт в Сан-Паулу, в Бразилии, у неё двое детей, мальчик и девочка. Вышла она замуж за бразильского молодого человека, которого встретила, учась во Франции. Она французский язык изучала и на один университетский семестр уезжала во Францию. Следующим идёт сын Алеша, который в Москве живёт, он женат, у него дочка родилась буквально три месяца тому назад. И, наконец, мои младшие двое – Миша, которому 20 лет, и 18-летняя Анастасия. Они живут с нами. Тася учится в университете в Штатах, а сейчас она в Москве.
– А кто в вашей жизни сыграл роль судьбоносного учителя?
– Было много таких учителей. Пожалуй, мой отец для меня – самый большой герой. Как я говорил, он учился и работал. В результате добился того, что стал профессором инженерных наук в Соединённых Штатах. А ведь начинал он как эмигрант, без нормального знания языка и со средним образованием.
– Как он сейчас?
– Слава Богу, жив-здоров. Остался в Америке. Восемьдесят пять лет ему. Живёт там же – в доме, в котором я вырос.
– В чём секрет долгожительства американцев, швейцарцев, канадцев? На фоне наших мужиков, уходящих в пятьдесят с хвостиком, они выглядят инопланетянами.
– Надо меньше пить и больше работать.