«Конкурент» беседует с известным балетмейстером, создателем и руководителем «Свободного балета».

Он, без преувеличения, фигура легендарная не только для Красноярска. Непрекращающиеся гастроли в России и за рубежом, уникальные постановки, поклонники в Мексике, Америке, Китае, Японии, Франции. Он – неоднократный лауреат международных конкурсов хореографов. Его коллектив – конечно, одна из визитных карточек города. Он патологически влюблён в джаз. А джаз, разумеется, влюблён в него. Попробовать сказать что-то новое о человеке, который, как сам признаётся, регулярно дважды в неделю отвечает на вопросы проныр журналистов, не совсем просто. Не просто, но очень хочется. Итак, Валерий Терёшкин. Не только о танцах.

– Валерий, мы знаем, вы вот-вот вернулись из Чехии с какого-то танцевального конкурса. Вернулись на сибирскую землю победителями, собрав все главные призы. Принимайте наши искренние поздравления – это раз. А два – расскажите, как далась победа?
– Всё знаете. (Улыбается.) Действительно, мы недавно вернулись с всеевропейского фестиваля, который проходит в городе Пардубице, в Чехии. Маленький, сказочный городок. Шестой раз подряд мы принимаем участие в этом конкурсе, шестой раз – выигрываем. Но в этот раз выигрыш особенно полноценен: все три номинации наши. Это и приз зрительских симпатий, и приз мэрии города, и награда жюри. Что о нем сказать? Конечно, после Всемирного джазового конгресса в США чешский фестиваль поначалу казался достаточно легким. Это заблуждение, как показал сам конкурс: очень серьезные, подготовленные соперники, в последний раз даже немножко волновались, думали, победим или нет. На одной сцене выступали сборные Голландии, Франции, Швеции, Швейцарии. Мне особенно понравилась команда из Южной Африки – великолепное зрелище, их колорит, живая инструментальная музыка, темпераментное исполнение…
– Кстати, если не ошибаюсь, Россию представляли вы единственные. Почему так? Нет достойных?
– Всё чаще и чаще приходится отвечать на этот вопрос: «Почему так?» Майя, вот вы, пусть и не слишком искушенный в этом деле человек, кого можете предложить еще, работающих именно в этом жанре? Немножко подумав, поймете, что никого. Чисто джазовых исполнителей не найдете – однозначно. Просто многие путают понятия, допустим, джаза и контемпорари, джаза и модерна. О себе говорить как-то неудобно… Поэтому процитирую наверняка известного многим пианиста Даниила Крамера. Он сказал как-то: «Ребята, я тридцать лет работаю в джазе, но именно чисто джазовых исполнителей в России я не встречал». Какими-то фрагментами, конкурсными работами – да, пожалуйста. Но так, чтобы были целые программы, углубленно погрузившись в это, – такого, к сожалению, нет.
– Вы ведь часто бывали в Штатах…
– Да, одиннадцать раз, если не ошибаюсь. Нью-Йорк, Вашингтон, Лос-Анджелес, трижды в Чикаго, Атланта. Там проходили всемирные джазовые конгрессы. И единожды гастроли и даже мое преподавание в штате Мэн.
– Вот об этом и хотела осведомиться: фактически русский балетмейстер учил американцев, как танцевать их национальный танец? Недопонимания, неприятия не было?
– Нет, что вы! Преподавал у детей и у взрослых. Столько эмоций! Заметил такую вещь: кардинально отличаются детишки у нас в России и американские дети. Если у нас мамы приводят за ручку своих девочек-мальчиков в 8–9 лет в студию танцев, те со слезами, из-под палки начинают заниматься, то в США такого покровительства родительского не встретишь. Дети уже знают, чего хотят. Абсолютно по-американски, по-деловому: если родители заплатили за его обучение, он отдается процессу полностью. Когда работал со взрослыми, столкнулся с той же разницей в менталитете: нет этого нашего русского принципа «долго запрягаем – быстро едем». Там сразу быстро едут.
Наверное, сейчас последует вопрос: почему не остался жить и работать в Штатах? Были ли предложения? (Смеется.)
– Ну да, он вполне закономерен после вашего рассказа о врожденной целеустремленности жителей Соединенных Штатов…
– Да нет, конкретных предложений не было. Хотя, конечно, при желании – запросто. Просто мысли даже такой не было. Патриотизм? Да нет, наверное, не он. Я искренне люблю наш город. И ненавижу Москву. Но об этом позже. (Улыбается.) Красноярск-26 люблю. А что Москва? Это всё и ничего одновременно. А у нас совершенно четко чувствуется самобытность: пусть хуже, но что-то своё. И я четко отличу глаза москвича от глаз красноярца, глаз провинциала. Хотя слова «провинциал» в нашем отношении вообще быть не должно. Доказательства? У нас много талантливых людей. Дима Хворостовский, Иван Ярыгин, Андрей Иголкин… Они здесь. (Задумываясь.)
И почему я должен ехать туда, если там таких Терёшкиных много? Почему я не должен уделять внимание нашим детям, учить их тому, что знаю сам? Мне кажется, это мой долг. Как бы пафосно ни звучало, но эта земля меня взрастила, и я должен работать и развиваться здесь. Могу уехать туда, но только затем, чтобы подучиться, увидеть что-то новое и уже реализовывать здесь, дома.
– То есть Красноярск – для самореализации площадка вполне подходящая?
– Несомненно. Может быть, я так говорю, потому что у меня есть свой зритель. И уважают, и знают, и власти не обездолят, как говорится. Значит, я должен быть здесь. А Москва… Город приезжих. Жизнь наскоками, если хотите. Формула там проста: вот я тут работаю, но зритель что-то не принимает, поеду-ка я покорять другие города и веси. Если ты  цельный человек, ты везде реализуешься. Будь то Канск, Ачинск, Москва или Токио.
– Про творческие планы – в двух словах.
– Преимущественно весь наш взор на спектакль «Это мой Фосс!». Честно говоря, я сделал его в расчете на эти кризисные времена. Я знал, что будет реконструкция БКЗ, мы остались без дома. Поэтому на этот период в полтора-два года я сделал такой наиболее экономически выгодный спектакль для малых сцен. А сейчас для большой площадки работаю над стилем афроджаз. Конечно, понимаю, что мы никогда не станцуем эту тему так, как ее станцуют чернокожие. Это всё равно, что черный человечек в косоворотке будет танцевать «Барыню». Поэтому это, скорее, будет европейский взгляд на темнокожих танцоров, на афрокультуру. Есть и соцзаказ. (Улыбается.) Это заказ к будущему 9 Мая поставить военную тему. Казалось бы, джаз и война? И здесь, мне кажется, могут быть очень интересные сюжеты. Рабочее название даже есть – «Война красивая». Ведь это не только кровь, снаряды, смерть. Война – это лучшая любовь, лучшая верность, лучшая дружба. Это колоссальной силы и глубины судьбы. Война – это самые красивые женщины и самая хорошая мода. Война – это самая хорошая музыка, написанная в 30–40-е годы. Вот такие планы.
– Есть выражение, что, мол, курить можно научить и зайца. Резонный вопрос: можно ли научить танцевать любого?
– Сколько балетмейстеров – столько и методик, направлений, мнений на этот счет. Я обожаю красивых людей! Для меня очень важна культура тела. Вот представьте: танец – это текст, а буквы – это танцовщики. Текст красивый, но если он написан корявыми буквами, читатель воспримет ее не с таким восторгом, какого заслуживает сам этот текст. Я обожаю красивые тела. Склоняюсь к тому, что, если она или он будут приятными, красивыми, лучше я потрачу в тысячу раз больше времени на их обучение, нежели возьму талантливого, но не совсем культурно сложенного человечка.
– Раз уже затронули тему культуры тела, как вы говорите, утолите мое сугубо женское любопытство: в чем секрет стройности и прекрасного внешнего облика?
– Если вы о диетах – я их не знаю, честное слово. (Смеется.) Важна гармония. Красивое тело – это ведь не обязательно длинные ноги, красивая кожа, потрясающие глаза. Майя, вот вы видели лица такие: вроде нос некрасивый, овал лица – не очень, глаза глубоко посажены… А всё в целом – очень хорошо. Это и есть гармония и красота. Часто мы видим моделей, они идут по подиуму, а вместо глаз – просто клипсы. Это красота? Мне кажется, человек должен что-то нести. Это кожей чувствуется. На уровне первых сигналов. Иногда достаточно одного взгляда… А диеты – никогда ими людей не изнуряю. Заставлять быть красивым нельзя. Человек должен сам стать себе регулятором, что ли. В принципе, есть и полноватые люди, но компенсируют это каким-то особым напором, темпераментностью.
– Демократичный вы руководитель, видимо. Знаю, к примеру, из дружеских разговоров, что в московском «Тодесе» всё кардинально отличается от озвученной вами политики: холодильники на замках, на «скамейку запасных» за каждые набранные сто граммов…
– Я не знаю, как работает Духова, но знаю достаточное количество людей, кто ушел из этого коллектива. Не знаю, быть может, виной всему громадная конкуренция: вся Россия съезжается, и постоянно кто-то дышит в спинку… Это и есть авторитар. Там – всегда заготовленная схема, танцовщики делают одно и то же изо дня в день. Без импровизации, без индивидуальностей. Вообще, интересный это вопрос про установку на «умерщвление» индивидуальности… Вот вы вспомните в одном из шлягеров конкурса «Юрмала»: «Все мы привыкли, надо признаться, из серой массы не выделяться». Как все – это целая идеология. Джаз боится синхронности, одинаковости и предсказуемости. Всего этого боюсь и я. А ведь к каждому человеку нужен свой подход. И я уже не говорю о женщинах! Рамки губят человека.
– Валерий, вы часто путешествуете?
– Сам? Очень редко. Чаще всего – творческие вылазки. Стараюсь не просто день-два побыть с ребятами в стране, где проходит конкурс, и увидеть только аэропорт и гостиницу. Всегда пытаемся выкроить время, чтобы отдохнуть, восстановиться. Мы же не просто тупые рабы, мы люди. Хочется увидеть, посмотреть, узнать.
– Какие последние яркие впечатления привезли от заморской поездки?
– Видите ли, я ведь езжу всё равно на работу. Поэтому могу рассказать лишь о работах соперников, «со-сценников», которые впечатлили. А так – я не столь молод, чтобы «впадать» в глубокое впечатление. (Улыбается.) Наверное, собираю какие-то эмоции и впечатления для своей личной внутренней диссертации. Поразили японцы: если он сказал, что придёт в семь – он будет ровно в семь. Пробки не пробки – это никого не колышет. Американцы уже не такие, говорят: «Буду в семь-восемь». Голландия впечатлила своей свободой, известной всему миру. Африка – ужас... По молодости попали в Америку: я не знал, что занимаюсь джазом. И как раз-таки Америка подтвердила мне то, что я – джазовый человек, часть общей культуры.
А как таковой туризм не люблю тем, что вот нас погрузили как стадо какое-то, группой выгрузили, сказали тебе, куда идти, повесили еще какие-нибудь таблички из серии: «Осторожно, турист». Не люблю. В следующий раз, если поеду куда-нибудь, не буду связываться с туроператорами, а пущусь в самостоятельное плавание, так сказать. Хвалят, кстати, Хорватию. Особенно для женщин: комплименты ежесекундно, мужчины – красавцы. А здесь с мужчинами слабо… Идете по проспекту Мира – и глаз остановить не на ком. Есть такое? Отчего так?
– Ну, ученые твердят, что в Европе красивых женщин мало из-за лютовавшей некогда инквизиции. У нас мало привлекательных мужчин, по их мнению, из-за постоянных войн. Подорван, мол, ген красоты…
– Может быть, кстати. Русские мужчины как-то махнули на себя рукой, у меня такое впечатление. Так что езжайте в Хорватию, там у вас-то точно будут толпы Бреговичей.
(Смеется.) Вообще, человек должен находиться среди красивых людей, обязательно.
– Ваши любимые книги, фильмы, музыка. Интересно всё, что порекомендуете или, напротив, отговорите.
– Тут я не помощник. Каюсь: читаю я катастрофически мало, раньше побольше. Почему? Вот мой график дня. Я просыпаюсь в час-два дня, ложусь в полпятого-пять утра. И где-то с полуночи сажусь за музыку: отслушиваю кучу треков, подбираю фрагменты какие-то. Именно ночью, потому что мне хочется, чтобы все уснули. И дома, и в городе. Пока жду, что всё и вся утихнет и уснет, захожу в Интернет, недавно его освоил. Кстати, не так давно завел страницу в «Одноклассниках». Кино, театры… К театрам отношение как к туризму, скорее: я туда иду работать. Поставил с каким-то режиссером спектакль, иду смотреть премьеру. Театр ради отдыха случается крайне редко, только если кто-то нас с супругой вытащит из дома.
– Рубрика с названием «Бомонд» не смущает? Вообще причисляете ли себя к этой категории людей?
– Не знаю, как и ответить. Что я себя не ощущаю – точно. Знаю одно четко: гордыня – это самый страшный грех. В городе, по-моему, у нас единицы таких людей, если и есть такие, конечно, вообще. Где сейчас собирается элита? Раньше это был Дом актера, а где сейчас искать бомонд? Неужели «Три дня дождя»? (Улыбается.)
– Валерий, неужели вам не нравится, когда узнают на улице?
– Честно? Нравится. И автографы есть, и подходят просто поздороваться, и детей мамаши подводят, мол, как к вам попасть. Кстати, это особенно нравится. Говорят: «Мы вас знаем, Владимир Терёшкин» (почему-то часто Владимиром называют). «Как мою девочку устроить?» И в тех же «Одноклассниках» меня находят, там спрашивают что-то, пишут. И просто зрители пишут отзывы какие-то.
– Кстати, как считаете, с творческим человеком жить сложно?
– Думаю, да. Моя жена прекрасно отвечает на такие вопросы. Я, в принципе, растение. За мной просто ухаживать надо. Я вот могу сидеть просто и улететь в мыслях. Она задаст вопрос, а я не прореагирую. Это обидно, так ведь? Да и вообще я странный какой-то: я не старый и не молодой, не страшный и не красивый, не приятный и не противный. Это уже не говорю о том, что дома не делаю ничего – это ужасно ведь. Хотя могу: обои клеил когда-то, стены белил, мебель погрузить в состоянии. (Смеется.) Сами представьте: встал за полдень, позавтракал, убежал на работу, пришел и жду, когда все уснут, чтобы погрузиться в творчество. Кому такой нужен? Поэтому, конечно, тяжело.
– Интересно ваше отношение к брендам. Для вас принципиально важно, допустим, итальянское происхождение лейбла на подкладке костюма?
– Нет, не важно, абсолютно. Могу пойти в подвальный магазинчик, если всё подойдет – однозначно куплю. Мне кажется, даже на рынок можно сходить. Хотя, давно там не был. С другой стороны, качественные и красивые вещи очень люблю. Мне, например, очень подходит американский бренд Guess. Или вот в Чикаго совершенно случайно нашел магазинчик, называется «От Roberto». Этот Роберто – ученик знаменитого Версаче, итальяшечка-владелец, у него сеть магазинов. Вот когда бываю там, обязательно что-то куплю. Но, в принципе, это не болезненно совершенно.
– О чем мечтаете?
– Мечтаю собрать старых, очень старых знакомых. Девушек, женщин, с которыми пересекался в ранней молодости и позднее. (Улыбается.)
– Нетривиально.
– Хочу посмотреть, как они выглядят. Хочу поговорить, посмотреть им в глаза. Собрать их вместе за одним столом. Очень интересно, мне кажется, увидеть человека спустя тридцать лет… Интернет есть теперь, так что этим можно заняться.
А еще мечтаю поставить спектакль, но без собственных же стереотипов, которые сложились, конечно. Мечтаю однажды от них встряхнуться и сделать что-то новое, не свойственное мне.
– У танцора есть срок годности?
– Двадцать лет танцев – и на пенсию, по законодательству. Но вот беда – в народном «дотанцевать» до пенсионного возраста можно, в классическом танце – сложнее, в джазе это практически невозможно. Тут ведь не прикрыть тело, выдающее возраст, шубками и кокошниками. Важно оставаться молодым. У меня всего двое доработали до пенсии. Плюс ко всему – выходят замуж танцовщицы, тут уже свои нюансы: супруг не хочет, чтобы на нас, в откровенных костюмах, смотрели тысячи глаз. Мужчины, как правило, не любят успеха женщины. Им выгоднее поставить её на кухоньку к плите, надеть бигуди и халат и быть уверенным в собственной неотразимости. Задача мужчины всегда – сократить пространство, мир женщины до себя конкретного. Мужчины – эгоисты, вы, наверное, как никто это знаете. Наверное, он уже вам сказал – сначала нужно сменить профессию? (Улыбается.)
А, возвращаясь к пенсии: у балетмейстера она в шестьдесят. Но я думаю, что буду работать до конца. Как это на пенсию? Раз – и ничего не делать? Трудно. Невозможно.