начало на 1 стр.

– Не хотелось ли вам хоть иногда взять и полистать поэтический сборник – вдохновение почерпать? А потом музыку положить на стихи знаменитого поэта.
– Опять же подчеркну: мы – work, мы – рабочий класс. У нас отсутствует вдохновение. У нас нет связи с Каллиопой – музой эпической поэзии. Мы не знаем, что такое открытая Сахасрара и где, говоря изотерическим языком, находится точка сборки. Поэтому мы от этого открещиваемся. В лучшем случае мы занимаемся какими-то своими суконными текстами. Это когда очень много слоганов и рингтонов. Поэзия – она у Артюра Рембо. Максимум, на что меня хватает, это сочинение каких-то точных ярких и достаточно эмоциональных строчек, которые без музыкальной составляющей просто не живут.
– Сергей Михалок и Сергей Михалков – всего лишь паронимы? И нет у вас ничего общего с отцом Дяди Стёпы и российского гимна?
– Михалкова я бы оставил в покое. Мне интересны Маяковский, Артюр Рембо, Пастернак, Гумилёв – совершенно разные поэты. Я люблю не только тех, кто будоражит. Мне нравятся, в общем-то, и лирики. И такие незаурядности, как Алейников, Введенский.
– В самой графике вашей фамилии есть «ОК». Что бы это могло значить – уменьшительный суффикс или «окей»?
– Знаете, вообще ведь очень много мистических вещей вокруг нас. И если заняться изысканиями, то есть анализировать магию цифр, таинства букв, то можно такого накуролесить! Я верю в то, что всё в этом мире не просто так образовалось. И что у каждого есть своё… (С силой хлопает ладонью по столу, где, возможно, присел послушать маленький ангел-хранитель. – Прим. И.Р.)
– Убили или ранили?
– Напугал и простил.
– А кто это был? Скатерть чиста и пуста. Может, никого и не было…
– Это тайна!
– Накроем тогда для разговора другой стол. Проще говоря, резко сменим тему. На геополитическом пространстве СНГ, помимо Белоруссии и России, есть ли ещё для вас родные страны?
– Мы – космополиты. И все эти анклавы, и цельные государства, и какие-то жёсткие рамки – всё это достаточно смешно. Есть интернет, есть общемировое пространство. Я думаю, что в любом случае через тысячу лет все мы будем земляками, гуляя где-нибудь в районе Эпсилон Эридана, в совершенно другой солнечной системе. Поэтому, хоть я и знаю, что такое «корни и руть», и я чувствую биоритмы, и я ощущаю связь со своими предками, и я бы, наверное, не выжил в Индии, но мир всё равно един. Я в это верю. То есть только объединительный вектор может спасти всех нас. А всё, что связано с национализмом и радикальным патриотизмом, в лучшем случае у меня вызывает смех. Гораздо чаще это меня раздражает очень сильно.
– А не раздражает ли, что из-за своеобразной политики президента Лукашенко к Белоруссии относятся на Западе как к стране-изгою?
– А что, к России там относятся лучше?
– Сейчас уже вряд ли.
– А вам как хотелось бы – чтобы к вам относились с пренебрежением? или чтобы вас ненавидели, но боялись?
– Лучше я сам буду оценки давать. А ко мне пусть вообще никак не относятся.
– Точно так же и я не желаю отвечать за действия каких-то людей. Мне почему-то всё равно. Я не собираюсь отождествлять свой жизненный путь с политикой Путина, Медведева, Лукашенко, Маргарет Тэтчер. Мне всё это смешно. Уго Чавес, Гордон Браун, как и любой политический реформатор или политический консерватор, – в общем-то, это такой двухъярусный мешок, полный дерьма и денег.
– Ваша музыка как бы вообще вне политики?
– Мы аполитичны. Политика античеловечна и негуманна изначально. Но мы не будем глубоко влезать в вопросы идеологии; я видел философствующих поп-певцов – это выглядит убого. Моя режиссёрская сверхзадача – создать громадную позитивную воронку, эмоциональный взрыв. Кто-то может сказать, что надо петь не о том, есть же «Гринпис» и вымирающие морские котики, есть Боно, есть Нельсон Мандела, есть борцы за справедливость... Ну, у них свой Дао, у меня – свой. Я сам по себе даун в своем Дао.
– С одной стороны, «Ляпис Трубецкой» – это контркультура, а с другой – ваши рингтоны и песни к сериалам... Значит, вы все-таки вписываетесь в формат шоу-бизнеса?
– У нас разный идейный подход. В чём разница, допустим, между группами «Корни» и «Звери»? В принципе одни и те же песни, одна и та же целевая аудитория, примерно похожая гармония. Но Рома Зверь сам за себя решает, что ему петь и как ему быть, поэтому он принадлежит к настоящему рок-н-роллу. А мир мейнстрима – это иллюзии, в которых люди купаются и не отдают себе отчёта, чем они на самом деле занимаются: ходят на ток-шоу, участвуют в судьбе Жасмин, живут не своей жизнью. Я в этом не участвую. Я зарабатываю деньги, но не варюсь в шоу-бизнесе. Я не в их сраном ареопаге.
– А для кое-кого разворачивают ковровые дорожки, подают лимузины...
– Ковровую дорожку я бы счёл оскорблением. И, возможно, мы даже завернули бы в неё какого-нибудь организатора. Лимузин нам тоже не нужен. Мы не VIP-персоны, а work-коллектив. Это не я придумал понятие work, это Джонни Ротон из группы Sex Pis-tols, мною глубоко уважаемой. Есть группы, которые занимают какую-то имиджевую нишу и живут в образе по 20–25 лет, превращаясь в нечто вроде мебели в доме: ты привыкаешь к ним, как к старому гэдээровскому торшеру или ковру. Ничего плохого о них не скажешь, но эти вещи абсолютно ненужные и новых впечатлений не приносят...
– Откуда в вас столь убедительная уверенность в себе?
– Я подключен к правильной трубе. К светлой стороне жизни. Можете считать, что правильно открываю чакры. Я сильный, крепкий мужчина, и у меня всё время расцвет сил. Не секрет, что в своих мистических опытах – алкоголь, наркотики – я доходил до дна, даже несколько раз. Был толстым, обрюзгшим, весил 107 кило, не вылезал из кабаков, и единственными друзьями были пара бандитов и пара серьёзных бойцов спецподразделений, все остальные считали меня жирной лужей и позором нации. А потом я появлялся свежим, подтягивался 20 раз и всех удивлял. Так закалялась сталь!
– Доводилось вам ходить на выборы, хотя бы раз?
– В сознательном возрасте как-то не попал. А в бурной молодости бывал, да, потому что там пиво всегда продавали.
– А что это было? Выборы в какой-нибудь райсовет?
– Да мне всё равно. Я приходил туда бухать, а не выбирать.
– В любом случае в советской Белоруссии пива в магазинах было больше, чем, допустим, в Сибири. В Бресте в гастроном заходишь – и без всякой очереди «Белорусское» светлое. А вы говорите – «только на выборах»…
– Всё равно бывали и там такие времена тяжёлые, когда днём с огнём не достать. Даже в моём родном столичном Минске.
– Но хотя бы фрагментарная ностальгия по СССР осталась? Ведь была и вода мокрее, и небо синее.
– Мир на бешеной скорости движется вперёд. Единственные ностальгические проявления описаны в качестве каких-то символов в художественной форме. Мы говорим иногда об этом, вспоминаем со своими друзьями… Фильмы про индейцев с Гойко Митичем, дворовые игры «ножички-земли», пуговицы, чушки, «закурить-копеек-семок»… Магия двора. Я думаю, что там работал наш фантазийный ряд очень сильно. Есть, конечно, трогательная связь с этим. Но я ни о чём не жалею. В любом случае нельзя ничего возвращать.
– Почему вы никак не можете отказаться от Минска и переехать в Москву?
– Я верю в корни, мне важно географически возвращаться в то место, где я чётко ощущаю себя в гармонии. Там живут мои родные и близкие, там есть те продукты, которые мне нравятся. В общем-то там есть люди, которые зависят от меня: мой сын от первого брака, родители. При этом у меня есть принципиальная позиция насчет Беларуси. Одна из моих жизненных идей, что свободным можно быть даже в тоталитарном обществе. Мы – группа, которая существует в самом тоталитарном европейском государстве, при этом мы суперсвободны. Мы говорим что угодно и ведём себя по-хамски по отношению к власти и при этом остаемся внутренне свободными. Мы ломаем стереотип. Многие считают, что творить и творчески расти можно только в свободном обществе. Я считаю, что это не так. «Буэна Виста Сошиал Клаб» на Кубе – люди улыбаются и свободны. Любая политика – это уже зло. Демократическое общество создаёт видимость свободы. А Беларусь – это наша земля, там жил мой дед, прадед. Почему из-за группы каких-то чиновников, которые узурпировали власть и корчат из себя слуг народа, я должен оттуда линять? Пусть они уезжают!
Мы занимаемся искусством, а искусство – это палитра эмоций. Это, конечно, может проскальзывать. Быть жизнерадостным клоуном-эмбрионом мне не нравится и не интересно. И когда меня так воспринимают – мне неприятно. Я такой же человек, как все. Радость и грусть, боль и огорчение – вот палитра, другое дело как ты это подаёшь. Я стараюсь подавать свежо и жизнеутверждающе. Я верю, что несмотря ни на что, всё будет… Ну, я не фаталист, короче. В любом случае ещё космос есть. И если упыри нам не дадут жить нормально на планете Земля, то либо мы их прогоним в космос, либо сами улетим.
– Вы в школе хулиганом были или любимчиком учителей?
– Я casual, обычный парень.
– И всё-таки написавший строчку: «Ты Роксана, я – Бабаян» должен быть озорником. Ничего вам от Михаила Державина не прилетало, никакой «привет» не доходил? Или от неё самой? За рекламу такую вечную...
– Как-то мне предлагали устроить с Роксаной совместный концерт. Я отказался.
– А что так?
– Шутка, которая начинает тиражироваться несколько раз, становится неинтересной.
– А вообще вы шутник? Или хотя бы любитель анекдотов?
– Я не терплю застывшие формы. Мне нравится импровизация. Мне хватает своего родного чувства юмора, чтобы бойко винтить собственное повествование. Поэтому анекдоты у меня в голове не задерживаются.
– Некоторые личности из песенно-фонограммного мира держат себя обособленно. А кто-то открыт для коллег, для друзей. Вы с кем-то из шоу-бизнеса приятельствуете?
– «Вопли Видоплясова», «Элизиум», «Тараканы», «Наив» – люди, с которыми мы пересекаемся, играем иногда на совместных концертах. Но так, чтобы «всерьёз и надолго» – вряд ли. Дружба – это религия молодых. Такой дружбы – скованной, серьёзной – с людьми из мира искусства у нас нет.
– А с белорусским языком как вам дружится?
– Плохо. Не получается у меня ничего. В Беларуси по-прежнему доминирует русский. И цветёт, и дышит. Всё прекрасно у русского языка.
– Во времена СССР, наоборот, было «белое» нашествие – «Песняры», «Верасы», «Сябры». Сейчас нечто подобное возможно?
– Трудно сказать. Хотя тех же «Песняров» уже пять или шесть ансамблей насчитывается.
Минск во времена СССР был цветущим европейским городом со своим колоритом. Машеров – был такой неординарный руководитель, может, помните?
– Разбился на машине…
– Да, так вот, были при нём тогда у нас и прекрасные конфеты, и тенистые парки, и шикарные площади. Жизнь была обустроена. Поэтому, несмотря на перечисленные вами знаменитые наши группы, артисты в массовом порядке в Россию не линяли. А сейчас практически все белорусские попсовые звёзды беззастенчиво свалили в Москву. Подольская, кто там ещё? Я так точно и не помню, какие-то Колдуны и ведьмы… хрен их уразумеешь.
– В Москве – большие деньги, тут и разуметь нечего. Все туда на заработки подались. Неужто вы сами не участвовали в том же «новогоднем чёсе»?
– В молодости у людей, которые неправильно употребляют некоторые стимуляторы, бывает сексуальный чёс. А новогодний? Не понимаю. Что за чёс? Кто кого там чешет?
– «Евровидение» – что примерно за извращение? Или, наоборот, нечто монументальное? Ведь столько внимания…
– Я считаю, что это очень правильный, либеральный, свободный конкурс. Он показывает, что в принципе любой среднестатистический даун, нимфоманка, сексуальный маргинал, трансвестит да и любая крановщица пятого разряда может стать лауреатом. Великолепный конкурс!
– В дальнем зарубежье вы бываете только на отдыхе? Или на гастролях тоже?
– Ездили, какие-то концерты локальные давали. В Париже, в Лондоне были, в Германии.
– В основном русскоязычный люд собирался?
– А чёрт их разберёт. Танцуют, улыбаются… Может, и глухонемые какие, не знаю.
– Белоруссия – это, помимо всего прочего, ещё и хоккей. Там это президентский вид спорта. А как у вас лично обстоят дела со спортивным режимом?
– Мои увлечения – маунтинбайк, велосипед, бокс.
– Бокс – не только «бой с тенью», а с настоящим соперником?
– С настоящей тенью!
– Как болельщик бокса вы наверняка знаете, что Виталий Кличко возвратился на ринг после почти четырёхлетнего перерыва и отобрал титул чемпиона мира в тяжёлом весе по версии WBS у «Нигерийского кошмара» Сэма Питера.
– Рад за Виталия, он не оставил сопернику шансов. У меня друг есть, Саша Устинов, который подписал контракт с промоутерской компанией К-2. И он боксировал в предварительной программе этого боя. Так что за боксом мы следим. В Украине, кстати, великолепный журнал «Ринг» выходит. У меня за три года есть подписка. Поэтому я кое-что рублю в этом деле. И Флойда Мейвезера, хотя бы визуально, отличу от Бернарда Хопкинса.
– 19-й и 20-й век… Пардон, оговорочка! То есть 20-й и 21-й век для вас сильно различаются в плане творчества, имиджа, мировоззрения?
– Девятнадцатый? Я в девятнадцатом веке совсем мало пожил.
– Но успели всё равно, да?
– Так, чуть-чуть. Без маунтинбайка…
– А свои девятнадцать лет не хотели бы вернуть, прямо сейчас?
– Нет. Мне всё нравится.
– Сколько вам стукнуло?
– Тридцать семь.
– Пушкинский возраст уже…
– Спасибо, что вы меня уже к мертвецам. Однако я собираюсь жить долго.
– Нужно тогда и чуть-чуть о своей семье рассказать. Женаты?
– Нет.
– Но дети есть. Мальчик, девочка?
– Ну, допустим, мальчик.
– Один мальчик?
– Допустим, один. Вполне самостоятельный уже мальчик. Играет на гитаре и занимается рукопашным боем. Слушает правильную музыку – группу «Рэнсит».
– Вы не слушаете такую музыку?
– Слушаю тоже.
– А в армию когда…
– Я не был в армии.
– Нет, не про вас этот вопрос. Парню вашему возраст родине служить подходит, а Лукашенко шутить не любит... Или ничего страшного?
– Это его собственная жизнь. Он сам вправе распоряжаться. Как захочет. Захочет – пойдёт. Не захочет – не пойдёт.
– Осталась ли у вас какая-нибудь взбалмошная мечта?
– Вообще слово «мечта» – это уже сакральный уровень человеческих переживаний. Нечто связанное со снами. Многие люди вообще не в состоянии правильно описать свою мечту. Поэтому, когда они говорят об этом вслух, их уводит совершенно в другую сторону. Их как бы переподключают. Поэтому я про это не люблю говорить. У меня всё хорошо. Я, конечно, всецело на стороне добра. То есть мне хочется, чтобы люди были добрыми, сильными, крепкими. Я верю в то, что, в общем-то, можно за одну земную жизнь пройти весь цикл перерождений. И в конце найти то, что называется сатори и просветление. Я искренне верю. И я люблю древних греков, где любой раб, благодаря своему жизненному подвигу, физической силе или богатству ума, мог достигнуть небывалых высот и уважения.
– А кто из личностей вам интересен?
– Много разных людей. Фёдор Емельяненко мне нравится, Питер Гэбриел. Евгений Гудзь из «Гоголь Борделло», актёр Ник Ноулти. Да и много других прекрасных, крепких, сильных и смелых людей.
– А что отметили бы из негативных тенденций современного мира?
– Я думаю, хватает и без меня людей, следящих за раздражательными объектами и явлениями.
– Так они ничего не меняют к лучшему. Они только деньги на этом делают. К вам, по крайней мере, молодёжь прислушивалась бы.
– Но зачем мне про что-то говорить простыми фразами, когда мы пытаемся, в общем-то, про это же говорить своими буффонадами. «Castigat ridento mores» – «Смехом бичуем нравы». Таков девиз нашего коллектива. Мы избрали вот такой весёлый, но тернистый путь. Знаете, мы – шуты, отбившиеся от королевской свиты. Вы нас выгнали? Ну, собаки, тогда мы вам устроим! И расскажем всем, что и где вы прячете…
– С кем ещё можно сравнить вас и вашу группу? Хотя бы отдалённо ассоциативно – пусть даже по манере держаться на публике.
– (С абсолютно серьёзным лицом) Вообще мы равняемся на Валерия Леонтьева.
– Вы так говорите, потому что недолюбливаете метросексуалов?
– Артисты, претендующие на роль секс-символа, метросексуалы, следят за собой: постоянные педикюры-маникюры, современная стоматология, ухоженные волосы. Короче, сплошной make up. И разницы между ними и типа реальными гомосексуалистами практически нет. Теперь секс-символ – это какой-то унисекс. Вот раньше были махровые, породистые певцы – Лещенко, Захаров, Антонов, Евдокимов. Их статный вектор был явно направлен на женщин, которые видели в них самцов. А современные певцы переусердствовали с леонтьевским глэмом, и мне лично быть секс-символом сегодня западло, потому как непонятно, кто на этот символ клюнет, могут случиться пикантные ситуации. Так что я никакой не мачо и не пою с придыханием.
– А как же победы на любовных фронтах? Разве это не обязательная черта образа настоящего мужчины?
– Иногда, конечно, и мы обсуждаем женщин. Едем, например, в поезде, а нам глухонемые продавцы приносят газету «Клубничка». И мы обсуждаем женщин с яркими гимнастическими способностями, которые растрачивают свой талант на пустые фотографии. Хотя могли бы спокойно выступать за сборные своих посёлков городского типа.
На самом деле все эти исповеди про сеновалы и буфетчиц – просто враки или разговоры из того возраста, который я называю «между песочницей и армией». И о каких победах вообще речь? Неизвестно ведь, кто победил. Почему мужчины называют это победами? А что, женщины проигрывают всегда, что ли? Не потому, что мы стесняемся, но среди моих друзей не принято обсуждать такие вещи. Всерьёз на эти темы говорят только в глупых и стрёмных компаниях. Зачем вообще стремиться, чтобы этих побед было много? Это ведь не очень важно в жизни. Иногда важнее одна победа, но действительно значимая.
Когда я рос, был вселенский хаос, где-то с 88-го года не было ценностей вообще никаких, даже материальных. Лавэ никакой роли не играло – бухать можно было и без денег. Не знаю, чем сегодня живет молодёжь, но те времена закончились. Самая правдивая группа вплоть до последнего времени была «Виагра», поющая про бриллианты. Сегодня у влюблённых даже астрология другая: гадают не на звёздах, а на реальной выгоде.
– Поиск реальной выгоды в браке часто приводит к супружеской измене. Это нормальное явление или патология современной семейной жизни?
– Патология. Но я бы не относился к этому так, как в анекдотах, когда всегда муж приезжает из командировки, а жена ему изменяет. Ещё ни разу не слышал анекдота, когда жена приезжает из командировки, а в шкафу у мужа – любовница-слесарь.
– А как вам творческая и тотальная раскрепощённость, к примеру, Лолиты Милявской?
– Не знаю даже, кто это. Я знал одну Лолиту, проститутку из Харькова. Это не она?
– К сожалению, нет.
– Точно вы знаете? Та тоже красиво пела.
– А ваше жизненное кредо – красивое?
– Скажу пафосно (выражается на латыни): «Совершенствуй себя». Я думаю, что это вообще закон человеческого прогресса. Если все люди будут его соблюдать, то мы ещё попадём в райские кущи и напьёмся там ароматной амброзии.
– Вы всё-таки верите в Бога? И что действительно ЧТО-ТО есть ТАМ? И есть «Тот Свет», и пресловутый рай...
– Не хотел бы показаться хамом, но это как бы не ваше дело. Вообще это никого не касается – кто и во что верит. Какая разница, что я вам скажу сейчас? Когда люди на подобные вещи совершенно спокойно отвечают, доверительно рассказывают, то они подвергают себя большой опасности, мне так кажется.
– Доводилось ли вам действительно подвергать опасности свою горячо любимую жизнь? Или хотя бы хрупкое здоровье.
– У меня один раз друг на археологических раскопках напился одеколона «Русский лес». Мы все его пили, а он потом проснулся с утра и полдня абсолютно ничего не видел.
– И чем дело кончилось?
– Потом прозрел. Теперь зрячий. Так я и не пойму до сих пор, почему именно ему было ниспослано такое наказание, а не мне. Я ж тоже пил.
– Вы были моложе и сильнее, вот и весь ответ. Ведь на дворе двадцатый век стоял?
– Да, двадцатый век был тогда. В девятнадцатом я пил абсент.
– Абсент, который крепостью 70 градусов, по-моему?
– Главное не крепость. Главное, чтобы там была натуральная полынь.
– Артюр Рембо как раз пил абсент. Это если верить фильму, где юный ДиКаприо играл французского гения.
– Тогда было моветоном не пить абсент. Это сейчас все на какое-то пойло перешли.
– Кино уважаете?
– Люблю кино. Я ценю Милоша Формана. Мне нравится такой французский нуар, да и вообще нуар европейский. Мелвилл – классный режиссёр. Мне нравятся некоторые фильмы Гринуэя. Разные режиссёры есть, которые у меня вызывают уважение. Но при этом я бы не сказал, что являюсь поклонником только элитарного продукта. Допустим, Фассбиндер меня раздражает. У Альмодовара тоже многие картины мне неинтересны. Может быть, это связано с тем, что меня часто называют воинствующим гомофобом. Хотя в молодости я и Марка Алмонда посещал на концерте.
– По всему чувствуется, вы человек начитанный. Как сейчас дела на книжном фронте?
– Не читаю современную беллетристику. Меня всё это не интересует. А так – набор стандартный: Платонова, Чехова и Гоголя люблю. Из западной лёгкой литературы – Вудхауз. Из современных – наверное, только, может быть, Нил Гейман. А так ещё Станислав Лем и писатели киберпанки Вильям Гибсон, Брюс Стерлинг. Пускай ещё Гёте будет. Пусть вон та девочка с краю стола подумает, что я гений…