Одни называют его легковесным, другие – ортодоксальным израильским джазменом. Наверное, всё сходится. После окончания Московского института имени Гнесиных в самом конце советской эпохи Леонид успел столько раз прославить свое имя, что колонки не хватит перечислить все его титулы. «Этот парень играет крепко перчёный джаз, – сказал о Пташке легендарный музыкант Ларри Портер. – У Леонида огромная энергия, изумительная техника и какая-то особая чувственность, присущая только ему. Он бесподобен».
– У вас на самом деле такая фамилия? Или это некий самонадеянный псевдоним с отсылом к прозвищу Чарли Паркера – Пташка… – Всё натуральное (смеётся. – А. В.), с Паркером в родне не состою. Пташка – наша семейная фамилия, а вот за что её присудили – не знаю… – В одном из своих недавних интервью вы говорили, что в Израиле всё быстро меняется и, в связи с войной, были такие времена, что отношение к джазу было таким же, как в конце 80-х в СССР. Какая ситуация на Ближнем Востоке сегодня? – Израиль – маленькая страна, там действительно всё стремительно меняется. Боевые действия на севере страны, конечно, немного охладили пыл даже преданных зрителей, но не так, как вы это себе рисуете. Если есть на кого – ходят. На тех, кого знают и любят, ходят всегда! – Вы не рассматривали возможность нового переезда – куда-нибудь в Европу, в Америку? – Да я всё время в движении. То в Европе играю, то в Америке. Я подумывал перебраться – но как раз в Россию. На тот момент это было связано с моей личной жизнью. А уезжать куда-то жить… Я никогда не говорю «никогда» – кто же может знать, что будет послезавтра. Слава богу, я расписан на год-полтора вперёд. Самое важное для артиста – быть востребованным. Только это помогает жить, оставаться в профессии. Главное – чтобы меня приглашали, хотели. А что дальше – это только наверху известно, только Ему. – Почему, на ваш взгляд, не все наши джазовые звёзды, покинувшие страну, стали заметными фигурами на Западе? – Знаете, искать в чужой стране большого признания – штука неблагодарная. А вообще, кого вы имеете в виду? Говорите, Левиновского? Насколько я знаю, он как раз много играет в Нью-Йорке, пишет оркестровки и время от времени приезжает в Россию. Мы с ним как-то встречались на фестивале в Архангельском. Потом он приезжал к Анатолию Кроллу на фестиваль «Российские звёзды мирового джаза», на котором я тоже неоднократно играл. А что касается других музыкантов… Мне кажется, некоторые состоялись, работают – может, их не так много, как хотелось бы… – Кого бы назвали из состоявшихся? – Леонида Чижика – он в Мюнхене живёт, преподаёт. Относительно молодые ребята – басист Борис Козлов, трубач Александр Сипягин. Себя могу скромно упомянуть. Я играю на многих фестивалях, даю сольные концерты по всему миру. И потом, у меня очень активная деятельность в Израиле. – Расскажите о своём международном фестивале. Насколько я знаю, вы приглашаете на него музыкантов из самых разных областей джаза – от диксиленда до авангарда. – Да, это правда. Играли и играют большие звёзды – и Уэйн Шортер, и покойный Майкл Брекер. И потом, на моих фестивалях «отметились» почти все известные бывшие советские музыканты – Анатолий Кролл, Георгий Гаранян, Додик Голощекин, Лёша Козлов. В принципе, я всем им открыл дорогу в Израиль. Так что я не только играю на своей второй родине, но и занимаюсь организационной деятельностью. Это позволяет мне веселее жить, что ли. (Смеётся. – А. В.) Есть в этом и лёгкий мазохизм – играть-то проще, чем организовывать концерты. – Вы же теряете время, которое могли бы посвятить… – Иногда и деньги тоже, между прочим! – Это ваши личные инвестиции? – На 90 процентов – да. Это как лотерейные билеты – можно выиграть, а можно всё проиграть. – Ваш фестиваль ориентирован в равной степени как на переселенцев из России, так и на коренных жителей Израиля, или каждому – своё? – На всех. Приглашая джазовых артистов из России, которых помнят эмигранты из Советского Союза, я волей-неволей знакомлю с русским джазом и коренных израильтян. И наоборот. Все знакомятся – с искусством, друг с другом… – Ну а вкусы разные или это дело привычки? – Дело только в известности. Израильтяне, естественно, больше знают американских музыкантов – они в курсе того, что происходит на западном джазовом небосклоне, в большей степени, чем выходцы из России, как ни странно. – Благодаря переезду на Ближний Восток вы открыли для себя всё богатство ритмики и вообще звукового пространства. Какая вам музыка сейчас ближе всего? – Знаете, этника мне всегда нравилась – я ведь родился в Баку! Любая музыка начинается оттуда. В ней всегда есть некий эликсир свежести. Но при этом я очень люблю «чистый», классический джаз. В нём есть свои правила и языковые нормы, которые мне по душе. Всё зависит от ситуации – я люблю и то, и это. Кстати, далеко не всегда этнический джаз находит своего слушателя. Джазовые зрители во всём мире – довольно консервативны, для многих из них джаз – это Луи Армстронг, традиционный джаз. – Вы экспериментируете с этнической музыкой. У россиян всё ещё на слуху опыты Анатолия Вапирова с болгарской музыкой... – Насколько я знаю, он сейчас в Варне – уже лет 20 как. Я был у него на фестивале, ещё в 80-х. Мы тогда большим коллективом из СССР к нему выезжали. – А другой пример – Михаил Альперин, который всё время соединяет несоединимое – например, болгарский хор и тувинских певцов… – Все что-то ищут. – За последнее время вы открыли новую для себя сторону музыки? – Новое, чтобы от радости слёзы потекли – наверное, уже нет. Потихоньку информация накапливается. Да и знаете, я не могу сказать, что слушаю много музыки. Если что-то интересное подворачивается – слушаю и учусь. Как говорится, всю жизнь учусь. А так, чтобы сидеть, слушать и кайфовать или включать музыку для фона – слушать и кушать, – это для меня мучение. Для меня музыка – прежде всего работа. – Вы способны, как некоторые академические музыканты, получать удовольствие от партитуры? – Да всё это бред, по-моему. Вы можете получить удовольствие от пластиковой куклы? Конечно, можно довести себя до такого экстаза, но… Для меня есть вещи, которые нужно трогать руками. Вот музыку нужно трогать руками. А балдеть от партитуры – это всё понты, которые непонятно кто и неясно для чего придумал. Конечно, можно услышать что-то между строк, представить себе, как это может звучать. Но это технократический процесс, а не удовольствие. – Как много вы выступаете? У вас такие эмоциональные концерты – как быстро вы после них восстанавливаетесь? – Всё зависит от ситуации. Когда выезжаешь в тур, бывает и по два концерта в день. Тут много нюансов – начиная от предложения: интересное оно или нет, можно отказаться или нет. Есть моменты, когда очень хочется играть, идти вперёд. А в другой раз кажется, что нужно искать новый язык, – не то чтобы привычное надоедает, но требуются и свежие жертвы. (Смеётся. – А. В.) – Вы похожи на работоголика – как переключаетесь с сольного музицирования на организаторскую или телевизионную деятельность? – Конечно, есть какие-то ответвления от основной деятельности. Но если бы не моя музыка, вряд ли у меня была бы программа на израильском ТВ. Она же связана с моей основной работой – в этой программе я не только беседую с гостями, но и музицирую. Притом гости бывают разные, в том числе и далёкие от музыки – политики, бизнесмены, повара. Интереснее всего с поварами дело иметь. Во-первых, я сам люблю готовить. А во-вторых, у них такое воображение через еду! – Даже когда они говорят о музыке? – Да, еда соединяется с ритмом, попадает в тональность. (Смеётся. – А. В.) – У вас какие блюда ассоциируются с джазом? – Мясные. Причём те, которые сделаны на огне. Потому что жарко, живо и быстро. Ну и вообще, мясные блюда – мужская еда. А джаз – всё же мужское производство. – Как в том анекдоте: «что я люблю в тортах – так это мясо»… – Да, торты – это скорее камерная музыка, что ли. Что-то ажурное, женское. Из Моцарта, из Гайдна. – Но в джазе сейчас довольно много «ажурных» инструменталисток. – Если честно – женщины хороши в вокале. А инструменталисты… Я не встречал ни одной джазовой музыкантши, которая играла бы джаз на уровне высоких мировых стандартов. (Смеётся. – А. В.) Ну как слабая женщина может играть на трубе или на саксофоне?? Для этого нужна сила, хватка. Пианистки тоже… Была такая, кажется, Дороти Донеган. Но всё это какие-то хилые аналоги. – У вас, у ваших близких есть такое понятие – «Леонид пошёл на работу»? – Музыкант на работе 24 часа в сутки. Можно, не играя, думать музыкальными фразами. – Кстати, в понимании многих джаз – не мужская работа, а скорее мужской клуб, куда ходят общаться, дружить, обмениваться мнениями и пропускать по бокалу виски… – Я-то никуда не хожу, ни с кем мнениями не обмениваюсь. Пусть каждый при своем остаётся. Я ни с кем не дискутирую и, главное, никому ничего не доказываю. Это моя позиция. Если кто-то хочет принять мою сторону – you are welcome. Нет – до свидания! – Это позиция лидера. Вы ведь никогда не были сайдменом, всегда на виду, гвоздь программы? – Всё зависит от ситуации. Когда-то был и сайдменом. Но на самом деле мне сложно быть «винтиком». Кто-то это любит, а я – нет. – Вы записали около 10 пластинок. Можно ли сказать, что каждая из них – программное заявление определенного периода Леонида Пташки? Вы очищали студийные записи от концертных эмоций в угоду чистоте звука? Такое впечатление, что даже опытные музыканты регулярно сдают «письменные» экзамены на верность основам джаза, такие «выпаренные» у них записи. – Это у вас философский вопрос. И он же ответ. «Выпаренность» – довольно частое дело, и вот почему. Начнём с того, что сегодня всё больше джазовых пластинок выпускается в формате life music. Другими словами, это записи с концертов. А к нынешнему студийному джазу отношение более серьёзное. Все же понимают: то, что можно простить на концерте (когда перехлёстывает энергетика), бросается в глаза в студийной записи. Хочешь не хочешь, но относишься как-то по-аптечному… – А такая аптечность разве не убивает музыку? – Может, да, а может, и нет. Довольно часто студийные записи «проталкивают» исполнителя, дают ему «путёвку в жизнь». Хотя я знаю множество примеров, когда американские музыканты… Мы же всё ещё сравниваем себя с американскими музыкантами, хотя американский джаз – тоже разный. В СССР о западных музыкантах знали очень выборочно… Так вот, я знаю, что некоторые музыканты оставляют огрехи – чтобы не портить выстроенную энергетическую картину. – А вы, когда уезжали, взяли с собой какие-нибудь виниловые пластинки? – Это же так давно было, в 1989 году. У меня свои были пластинки, которые хотелось забрать. Когда я контейнером отправлял свои вещи в Израиль, у меня там было около 100 своих «пластов». До своего отъезда я записал здесь несколько дисков. Первый – для журнала «Кругозор». Может, помните – с мягкими пластинками. Потом я записал сольную пластинку большую. Были и фестивальные записи. А ещё я записал в СССР пластинку по заказу американской студии. Но сейчас у меня, по-моему, сохранилась только одна собственная виниловая пластинка. – Меломаны сейчас, презрев авторские права, качают музыку из интернета гигабайтами: одни не рискуют покупать диски незнакомых музыкантов, другие не могут найти в магазинах то, что нужно… – Как ни крути, джаз – элитарная музыка. Хотя многие будут говорить «нет», будут спорить с пеной у рта. Но давайте проведём эксперимент – остановим 20 прохожих и спросим у них, кто такой Дюк Эллингтон. Не уверен, что мы получим хотя бы один правильный ответ. А ведь это бог джаза! И если горстка любителей джаза скачает в интернете, скажем, мой альбом, а потом купит его в дисковом варианте – ничего страшного не случится. В СССР достать джазовые пластинки было очень трудно. Лицензионные пластинки выходили небольшими партиями и ограниченными тиражами. Выпускалось ноль целых хрен десятых процента того, что творилось в современном джазе. Все помнят диски Оскара Питерсона, социалистические диксиленды, очень редко – лицензия с действующей звездой вроде Майлза Дэвиса. А Брекеры, Кориа, Хэнкок – просто не доходили никогда. Сегодня взять – не проблема. Сложно только выбрать. Пусть качают и определяются с приоритетами. – А вас качают? – Мне иногда говорят: тебе нужно судиться с такой-то фирмой. Дескать, они разместили твои альбомы в свободном доступе. Ну, скачают мой диск сто человек – и дай бог им здоровья. В любом случае для джазового музыканта диски – не бизнес. Знаете, если я недополучу 300 или 500 долларов из-за скачивания – не обеднею. Как говорится, если твою картину украли, значит, это кому-то было нужно. – Вы признаёте существование польской, чешской, русской школ джаза? – В какой-то степени – согласен. Во-первых, для СССР Польша – это была Луна, Марс, настоящая заграница. Я попал в Польшу в 1983 году – кстати, это была первая моя заграничная поездка, мне было 18 лет тогда. Казалось, что я попал на другую планету. А через несколько лет многие польские музыканты начали уезжать в Америку и таким образом прославили свою родину, польский джаз стал интересен всему миру. Скажем, пианист, перед которым я действительно снимаю шляпу, – Адам Макович – сделал достойную карьеру в Америке. Польский, чешский джаз не боялся базироваться на этнической музыке. А советский или югославский разрабатывал открытие американскими музыкантами «жилы». В СССР пытались создать аналоги традиционного американского джаза: Паркер, Колтрейн, Эллингтон, Эддерли, Гарнер, Эванс… Даже то, что под ярлыком «советский джаз» делали Утесов, Варламов или Цфасман, было сделано по западным оркестровкам. Просто им был придан советский дух, привит патриотизм – «идём, копаем». (Пташка нестройно, но патетически поёт. – А. В.) – Вы можете назвать пианиста мирового джаза, которого до сих пор считаете своим кумиром? – Да многих. Я почти со всеми ними уже перезнакомился, с некоторыми даже поиграл. Это очень приятно – когда великий артист сходит со своего постамента. Да и в России это в хорошем смысле крушение легенд уже давно началось. Сами знаете, только вчера на них молились, а теперь они играют в соседнем клубе. Я начал как все – с поклонения Оскару Питерсону и Эрроллу Гарнеру. Их записи для меня до сих пор шедевры фортепианного джаза. Потом – Чик Кориа и Херби Хэнкок. Каждый из этих пианистов сделал впечатляющий прорыв в развитии джаза. В своё время меня очень привлекал Кейт Джаррет. Сейчас меня уже не клинит ни на том, ни на этом – больше на себе зациклен. Появляются новые интересные музыканты, и не все они уроженцы Америки. Например, Мишель Камилло. Он с Карибских островов. У него такая полиритмия, такая живая музыка! Диззи Гиллеспи в 70-х открыл молодого пианиста Гонзало Рубалькаба – сегодня ему 49, и он с каждым годом становится всё более замечательным. Я успел поиграть и с Хэнкоком, и с Камилло, и с Петручиани… Вот такие у меня неоригинальные новости – центр рассредотачивается. Сегодня джаз – это уже не американская музыка. Конечно, там всё началось, а потом уже расползлось по всему миру. – Расскажите о своём доме. Некоторые пианисты говорят, что его дом там, где стоит хороший рояль. – У каждого своё мнение. Но рояль проще перевезти, чем построить дом. Поверьте, я проверял. (Смеётся. – А. В.) Я построил себе четырехэтажный дом. Можете записать, что я построил свою империю, свой дворец с бассейном, в котором мне хорошо. Для меня это не просто стены. Дом – это страна, в которой тебе легко и удобно, это улица, которая подпитывает энергетику твоего дома. Дом – это семья, это любовь. – Сколько вы уже преданы своему последнему дому? – Я его построил лет десять назад. Это третий дом, который я построил в Израиле. В моём последнем доме даже сауна есть. Надо мной друзья смеются: у нас на улице естественная парилка! А я им говорю: «Сауна – это не жара, это процедура, приятный процесс». Моя голова там отдыхает. Хотя у некоторых в сауне голова, наоборот, пухнет. – Вы часто зовёте к себе в гости коллег-музыкантов? – Мой дом всегда открыт. У меня не много друзей, близких родственников в Израиле. Ко мне любят наведываться в гости. У меня замечательный кофе… И потом, я люблю готовить. Не только мясо – могу и спагетти вкусно сделать. Да, собственно, много что умею. Не получается только печь. Мы с пирогами как-то не чувствуем друг друга. – А музыкальные вечера не устраиваете? – Я отвечу моим любимым анекдотом. Гинеколог приходит домой после тяжёлого трудового дня, улыбается жене и говорит: «Наконец-то я увидел лицо!» Дома чем тише, тем лучше. Для меня оптимальная музыка дома – монотонные новости по телевизору. Я вообще мало куда выхожу. Я не тусовщик. Всем, особенно в Израиле (я там популярная личность, про меня много пишут, я там на виду), кажется, что я такой рубаха-парень, богема. Но не моё это. Для меня тусовка – дома посидеть за чашкой водки и стопкой чая. – Русской водки? – Как говорится, лучше русской водки хуже нет.
|
