Когда мне было лет десять или около того, я смотрела церемонию открытия, видела делегацию России, все шли в маленьких шляпах или беретах, это было круто. Я тогда ещё подумала: возможно, однажды и я там буду».
Мария ШАРАПОВА, знаменосец команды России на открытии Олимпийских игр.
Юлия МАХАЛИНА:
«Балерина должна быть неразгаданной загадкой»
Скорее всего, меня хотели воспитывать в этом направлении, потому что хвалили педагоги мои руки и слух. О танцах вообще не думали. А получилось всё просто, можно сказать, мистически. Когда я стала похрамывать на одну ногу, мама отвела меня к врачу, и тот сказал, что девочку нужно срочно в любой кружок, любую студию, где есть физическая нагрузка, потому что у меня развивалась страшная болезнь. В три года у меня был паралич левой ноги. Паралич ноги – заболевание нервной системы. У меня одна нога была тоньше другой. Началась болезнь неожиданно. Как рассказывала мама, я бегала-бегала, а потом начала хромать. Она отвела меня к невропатологу, и тот сказал, что у меня начинается страшная болезнь и её надо лечить. Меня отвезли к бабушке в Ростов-на-Дону, и там я бегала босиком по песку, по осоке, чтобы ноге было больно. В балетной школе после балетного кружка меня с распростёртыми объятиями принял Константин Сергеев. Я очень благодарна ему за это. В тот момент меня сняли с учёта в Боткинской больнице. Когда я рассказываю сегодня о своей болезни, люди закрывают глаза. Но я стараюсь преподнести это несерьёзно, хотя всё было очень серьёзно, и болезнь могла сломать мне жизнь. Нашей учительницей была бывшая балерина Мариинского театра. Это сейчас стало обычным, когда преподают бывшие балерины, а тогда это было неожиданно. Когда она сказала маме, что я прирождённая балерина, то мама чуть с ума не сошла, никак не хотела отдавать меня в балет. В пятнадцать лет я уже танцевала Раймонду. На моём вечере, когда мне было сорок лет, я танцевала её так же, как в пятнадцать. Всё это благодаря Константину Михайловичу Сергееву. Таким образом я попала в балетный кружок. Меня не хотели брать, потому что я была очень маленькая, мне было всего четыре года, но, увидев страдания моей мамы, сжалились и взяли. Я там бегала сзади. (Смеётся.) И добегалась… А ещё генетически, с самого детства все признавали, что у меня была осанка. Мама думала, что это нормально, как и высокий шаг. Оказалось – большая редкость. Так что всё произошло случайно. Повезло ещё, что меня взяли в школу Мариинского театра, хотя у меня была обычная семья: папа – инженер, мама – бухгалтер. Мы не думали о какой-то карьере, профессиональном росте. Всё было проще – мама хотела, чтобы я была здоровой. Так что «звёздной болезни» не было в принципе. Я любопытная, и мне было интересно, я попала в особую атмосферу. Мне нравились эти дети, с которыми я оказалась рядом, многие из которых были больны балетом. Передо мной поступала девочка Яна, которую не взяли из-за особенностей строения тела, а меня взяли. И она сказала мне: «Ты теперь должна заниматься за меня и за себя». И это напутствие дало мне путёвку в жизнь. Я до сих пор часто и с благодарностью вспоминаю эту Яну, даже хотела бы узнать – как сложилась её судьба… На занятиях, когда у меня стало получаться, мне начало нравиться – ну, да, вот такой я человек. (Смеётся.) Благодарна родителям за понимание, за то, что они меня поддерживали. Стресса ведь, поверьте, более чем достаточно в балетной школе, там идёт сумасшедшая нагрузка. И тем, у кого получается, завидуют дети и родители. А я просто рано начала ставить себе задачи. Не было никогда в мыслях, чтоб стать «звездой» и много зарабатывать. Но попасть в театр – это была сверхзадача, я знала, что для этого надо сделать очень и очень многое. Но я хочу сказать, что сегодня есть много плюсов. Это касается и костюмов, и пуантов, и пола, на котором мы танцуем, – всё это усовершенствовалось. Раньше мы же танцевали на деревянном полу, и я ещё помню, как, приходя в зал на урок первогодками, мы поливали пол лейками. Ещё у нас были тёрочки… – Какие? – Обыкновенные, на которых трут морковь, редьку. – Зачем балерине тёрка? – Мы ими тёрли пуанты, чтобы они не скользили. Сейчас везде положен линолеум, и склейки его не скользкие. Наверное, когда у тебя много денег, и тебе шьют дорогие костюмы, и звания дают, и почёт есть, то вдруг начинаешь внутренне слабеть. Это ужасно. Сама себе не пожелаю этого. Поэтому я до сих пор горю в танце. – Что играет главную роль в балете – случай, знакомство с известным балетмейстером или талант? – Если мастерства, таланта нет, то ты никому не нужен. Роль импресарио, конечно, важна. Благодаря одному из них я танцевала на показе мод Валентина Юдашкина и на концерте Виктора Зинчука. Сейчас сотрудничаю с замечательным человеком и высокопрофессиональным импресарио Сергеем Орловым – он организовал гастроли по России: в апреле танцевала в Барнауле, в мае были в Перми и Вятке, затем – Нижний Новгород. Прекрасно, когда есть такие люди – в первую очередь неравнодушные. А счастливых случаев у меня не было. Разве что когда я танцевала в «Мата Хари» в мюзик-холле после тяжелейшей травмы лодыжки. После такой травмы мало кто выходит на сцену. Когда я смотрю на наших звёзд, таких как Пугачёва, то понимаю, что нельзя затухать. Артист должен гореть до конца. Ужасно, что Олег Янковский умер не на сцене, я уверена, что он и сам там страдает от этого. Это был артист с большой буквы. Говорят, что бриллианту нужна оправа. Янковский был и бриллиантом, и оправой. Надо жить дальше. И – только на сцене. Больше у меня ничего нет. – Проект «Болеро» – какие ощущения, как складывались отношения на проекте? Как ощущали себя, танцуя с фигуристом? – Мне повезло, мой партнёр оказался очень солнечным, чувственным человеком. С самого начала Повилас Ванагас произвёл на меня впечатление трудолюбивого, внимательного партнёра, который ставит задачи и добивается их осуществления, чего бы ему это ни стоило. То, что Повилас такой улыбчивый и солнечный, сильно помогло нам на проекте, ведь на репетициях бывает разное. Поначалу было не слишком удобно пластически быть в унисон. Я ему придавала филигранность, пластику, а он мне – уверенность, силу, верчение, мощь. У фигуристов немного другая психология. Они всегда идут к победе. И если такого не происходит, то говорят: завтра будет другой день. У нас это всё воспринимается более глубоко. Если один раз не получилось, то кажется, что не получится никогда. Такое ощущение, что у фигуристов стрессов не бывает. Не получается совсем – ну что ж поделать… (Улыбается.) – Современный балет – это совершенно отдельный вид искусства. Ваше отношение к современной хореографии в целом и театру Евгения Панфилова в частности. – Я с детства обожала современный танец. В нашей школе были конкурсы по ним, проще говоря, дискотека. И я всегда выигрывала. (Улыбается.) Сначала мне вообще больше нравились современные танцы – представляете, какой ужас! (Смеётся.) Это потом я поняла эти линии, изя-щество, красивый изгиб корпуса. Я вообще следила за эстрадой – какие песни поют. Очень такая странная девочка. Когда пришла в театр, как раз это меня особенно и выделяло. Я всегда хорошо чувствовала пластику неклассического танца. Мне очень легко было перейти к современным танцам. Но сделать наоборот гораздо труднее. Лучше всего, конечно, совмещать. Мои родители считают меня сумасшедшей, потому что я думаю, что если человек занимается каким-то искусством, то он должен знать всё, что происходит в жизни. Я могу не спать до пяти утра, смотреть телевизор и удивляться тому, что придумывают другие артисты. Я тянусь к революционным началам. Никогда не осуждала людей, которые делают совершенно новое. Наверное, потому что сама такая. Не жалею, что иногда ошибалась. И радовалась, когда попадала в десятку. С Евгением Панфиловым мы встретились, когда он приехал ставить в Мариинский театр свою постановку. Это был серьёзный мужской танец, который заставил наших мужчин двигаться. В классических балетах больше задействован женский кордебалет, в частности в нашем театре. Панфилов сразу внёс революцию в кордебалет. Мужчины репетировали, уставали и были счастливы. Знаете почему? Сначала тяжело, а потом, когда уже летаешь, как птица, осознаёшь, что счастлив. Евгений настолько заряжал всех, что мы смотрели репетиции, и нам было завидно: ну почему только мужчины?! (Смеётся.) Я участвовала в панфиловской версии «Видения розы» и научилась держать на руках высокого мужчину, который был на тот момент моим мужем. Это было безумно интересно, но накануне премьеры Евгений Панфилов уходит из жизни, и проект так и не удалось воплотить в жизнь… – «Танцы на грани весны» – фраза из песни Бориса Гребенщикова, и именно так называется одна из ваших программ. Любите неклассическую музыку? – Я снимаю шляпу перед теми, кто делает такую музыку в нашей стране. Долгое время был железный занавес, и мы были ущербны. Но мне очень трудно назвать и выделить кого-то. Мне нравится классическая музыка в современной обработке, вот как я вывернулась. (Смеётся.) Например, у Раду Поклитару, работу которого «Качели на двоих» мы, скорее всего, покажем в ближайших гастролях. – Дягилев – не просто имя. Это история русской культуры. Он прославил русский балет в Париже. Есть ли сейчас меценаты уровня Дягилева в нашей стране? – Я бы сказала, что нет таких. Во-первых, была не только фамилия Дягилев, а была команда. Когда есть композитор, хореограф и человек, который хочет всё соединить, то это и есть победа. А когда каждый тянет одеяло на себя, то ничего не получится. Мы, артисты, стараемся соединяться, потому что понятно: один много не сделаешь. Всё зависит не только от денег. Должна быть творческая идея, духовность. Артисты – это врачи души. Мы должны лечить. А если артисты сами больны, как они будут лечить? – Что ж, тогда о «болезнях». Некоторые ваши коллеги превращают искусство, балет в шоу-бизнес… Больше нечем достигнуть эффекта? – Тут сужается круг интересов. Ты думаешь о том, чтобы быть успешной, о благополучной атмосфере вокруг. Ты перестаёшь страдать и меньше думаешь о душе, а больше об окружении. Если человек в истинном ПРОЦЕССЕ, он не спит ночами, тревожится... Как, например, художники, которые могут годами писать свои картины. Настоящий артист должен прочувствовать, прожить процесс, если он серьёзно относится к искусству. Скажу честно: при подготовке многих партий я не могла спать, мучилась. Хорошо помню репетиции перед премьерой «Анны Карениной». Мне не хватало экспрессии в последней сцене, и мы буквально за неделю до премьеры сделали заключительный монолог перед тем, как я бросалась на рельсы. Только тогда зритель чувствует ответственное отношение, серьёзный взгляд. Чтобы было «по-настоящему», ты должен отдать всю энергетику – и получишь её любовью зрителя взамен. Самое интересное в том, что процесс «заражения» энергией происходит не только со зрителем, но и с теми, кто на сцене. Из-за этого получается успешный дуэт, успешный спектакль. Кордебалет – это войско, балерина – полководец. Отлично помню, когда я стояла в кордебалете, то мне, нам всем очень важно было, кто на сцене впереди тебя. Я прошла весь путь, пропустила всё через себя и понимаю, что я должна «держать вожжи», чтобы коллектив почувствовал мою силу, мой код. Балерина должна быть неразгаданной загадкой. – Кто из сыгранных образов вам наиболее дорог? – Я станцевала больше шестидесяти ролей. Но самое главное не это. Изменилось моё отношение ко всем моим образам, когда мне посчастливилось исполнять роль Брунгильды в «Кольце Нибелунгов» по Вагнеру. Когда я танцевала бежаровскую валькирию (а спектакль идёт шесть часов), у меня что-то перевернулось в голове. Тогда мне было около двадцати трёх лет. Всё, что я дальше стала делать на сцене, обрело совсем другое отношение. Я поняла, что выступление на сцене – это колоссальная ответственность. Ты не принадлежишь себе и не чувствуешь себя человеком, который должен сделать какие-то па, ты находишься в другом измерении. Это я стала изучать. Самое страшное для меня в спектакле – когда я не могу поймать момент духовности, общения между небом и землёй. Самые удачные спектакли и счастливые роли были тогда, когда мне удавалось встать на эту ступень, приблизиться к состоянию «проводника». В таких партиях, как «Баядерка» и «Жизель», мне это удалось. А есть люди, которые живут и даже об этом не думают. «Анну Каренину» я не беру, потому что это очень тяжёлая роль. Она не столько «проводник», сколько… В общем, нужно выстрадать эту роль. Если не умираешь, то тогда зачем этот спектакль? (Улыбается.) Ещё есть «Легенда о любви» Григоровича. Очень тяжёлый спектакль. Не зря раньше артисты ходили в церковь после таких серьёзных партий. Они настолько вкладывались в роль, её проживали, что могли заболеть. Можно и так сказать: если по-настоящему относиться к искусству, то нужно им болеть. Когда человек хочет заработать на искусстве, то это вообще полный бред. Человек танцует или поёт, потому что не может иначе, а не когда кто-то заставил, попросил или так надо. – Вам приходилось жертвовать чем-то ради карьеры, ради балета? – Многократно. Перед человеком всегда есть несколько дорог, но если ты выбрал одну, самую главную, то нужно идти по ней и не отказываться от выбранного пути. Сколько раз меня приглашала в манекенщицы Коко Шанель в Париже. Но я – балерина! – Кто был вашим кумиром? – У меня был один кумир – Колпакова Ирина Александровна. Она была очень одарённый человек, но не реализовала себя в полной мере. Она была создана для того, чтобы дарить искусство. Мне всегда говорили: смотри на Уланову, Макарову. Но я не восхищалась теми кумирами, которые мне навязывались. Зубковская мне нравилась как педагог, а вот как балерина она не восхищала меня. Ещё моим кумиров могу назвать Сильвию Гелем. Если кто-нибудь после моей смерти будет проводить параллели с другими балеринами, то он поймёт, почему я так сегодня сказала. – Есть мнение, что западный зритель лучше понимает русский балет, чем наш... – Кто может лучше понимать русское искусство, чем русские? Просто мы не ценим. Я стала ценить Питер только после того, как объездила весь мир, только тогда поняла, где я живу. Никакая природа не может испортить тебе настроение, если ты внутренне светел. У тебя есть определённые цели и задачи. Как ты можешь быть в каком-то упадничестве? У тебя слишком много дел. (Смеётся.) Эта красота спасёт мир. Питер вдохновляет. Достаточно пройтись по нему, чтобы это понять. Так и русский балет. Мы не ценим нашу школу. Я поработала в Берлине, Дании и сбежала оттуда. Мне предлагали остаться в германской столице навсегда, на ставке примы. Они там хорошо вышкаливают ноги, но совершенно не занимаются руками, я начала их терять. И у них совершенно нет нашего русского отношения, души. Конечно, у немцев есть внутренний мир, но у них другая школа. Я сбежала, понимаете? – Я думаю, Юля, нам очень повезло, что вы сбежали! А где вам приходилось выступать в России? – Я какая-то западная балерина. (Смеётся.) Весь мир я объездила, а Россию – нет! Наверное, мне надо было набраться опыта, посмотреть, как там, как здесь, и тогда со свободной вышколенной русской душой поехать по русским городам. (Улыбается.) Когда понимаешь, что ты предан России, когда ты себя миллион раз проверил на этой теме, только тогда и можно ехать по нашим городам, к нашим людям. – Говорят, что люди искусства не приспособлены к быту. Относится ли это к вам? Любите, например, готовить? Вообще балерины должны быть, наверное, всегда на строгой диете. – Нет, думаю, что это придумал кто-то, кому надо было похудеть. (Общий смех.) Если я чувствую, что набираю, значит, надо остановиться. А так всё себе потихоньку могу позволить. По еде в основном приходится «на перехвате». Мне повезло, что в детстве меня мама правильно кормила. Выросла я на вареной куре, каше и фруктах. – Великолепное сбалансированное меню! – Да! Ни острого, ни других «спецэффектов». Когда были в Японии, то я со временем полюбила суши. В Париже я поначалу обрезала плесень у сыра, не понимала, что это может быть вкусно. Позже оценила. В США ужасная пища, но, к счастью, есть русские рестораны. Но всегда, когда едешь домой – радуешься, что скоро вкусишь домашней еды. Когда работаешь, то организм сам подсказывает, что ему надо. Хочется нормального салата, фруктов, свежевыжатых соков, минеральной воды. – Красивая женщина должна быть в обрамлении всего не менее красивого: драгоценностей, мехов, одежды определённых брендов. Как вы относитесь к этим ценностям?
– Для меня важно в женщине, чтобы она нашла свой стиль. Практически это разговор на вы. Если женщина способна это сделать, то она успешна. А какие цены за этим стоят, другой вопрос. Я всегда любила оригинальные вещи. Когда оказывалась за границей, то всегда приобретала что-то интересное: от комбинезонов до шикарных длинных юбок и «летящих» шарфов. Я знаю примерно свою фигуру, что мне идёт, и стараюсь поступать как художник. Если дорого, модно, но не идёт, то это разговор ни о чём. Мне безумно нравится, когда женщина роскошно одета, ухожена, на ней дорогие украшения. Но это идёт только тем, кто может этому соответствовать. Если «роскошная женщина» открывает рот и невозможно слушать, то я лучше пообщаюсь с дояркой, которая мне будет ближе и понятней.
Сдаются в аренду нежилые помещения:
14 кв.м.; 23 кв. м по цене 500 руб. кв.м., (возможно с офисной мебелью).
Адрес: г.Красноярск, ул.60 лет Октября, 63. Контактное лицо: Анастасия, тел. 8 950 422 56 99; 261-47-08
