«Конкурент» беседует с известным российским художником.

Имя Александра Виноградова известно любителям современной живописи всего мира. Он и его постоянный соавтор Владимир Дубосарский, беседу с которым «Конкурент» публиковал в прошлом году, пожалуй, самые яркие и востребованные художники в нашей стране. Их ирония, тонкое понимание конъюнктуры и гражданская адекватность позволяют переводить актуальную живопись в категорию вечного. В эти дни в галерее «Триумф» (Москва) проходит выставка Виноградова и Дубосарского «За отвагу», посвященная Дню Победы и ветеранам.

– Александр, когда вы работаете, музыку включаете?
– Иногда да.
– Какую?
– Вы знаете, у нас старомодные пристрастия. У нас, по-моему, всего пять дисков: Майя Кристалинская, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий, «Наутилус Помпилиус» и ещё что-то. В той мастерской, где мы работаем, не много музыки. Для нас это не является чем-то помогающим. Скорее, фон. Иногда радио слушаем.
– Мне кажется, Высоцкого и Окуджаву сложно слушать «фоном»…
– На самом деле это достаточно случайный выбор… Из того, что было.
– По «Битлз», наверное, фанатели?
– Я не могу сказать, что сильно их люблю. Не был фанатом. Моя жена была их фанатом. Когда она училась в школе, у них с подругами даже игра была: четыре девчонки распределили между собой роли участников группы. Моя жена была Ринго. Они не играли на музыкальных инструментах, это была понятийная игра, игра в «Битлз».
– В молодости многие фанатеют. Кого вы любили больше всего?
– Мы достаточно много слушали Высоцкого.
– Ходили на спектакли?
– Мы не попали просто. Достать билеты было сложно, он же был мегазвездой, на самом деле. Несмотря ни на что. Его слушали все – и партработники, и прокуроры, и генералы.
– Художник может оценить другого художника не так, как мы, зрители, журналисты. Сальвадор Дали, с вашей точки зрения, чрезвычайно популярен благодаря пиару или своему искусству?
– Ну, вы знаете, у него такой пиар, что именно его он сделал искусством, я считаю. Он очень артистичный, а художника нельзя отделить от его произведения. Так что его жизнь и есть, в большей степени, его искусство.
– А его работы заслуженно пользуются такой популярностью?
– Ну, вы знаете, это уже, как говорится, на любителя.
– Вы любитель?
– Мне они не очень нравятся.
– А Магритт?
– Магритт мне нравится.
– А из русских художников кого любите?
– Вы знаете, сложно кого-то выделить. Когда учились, периодически появлялись любимые художники. Практически все, я знаю, увлекались Ван Гогом в студенческие времена. А потом они как-то все становятся на одну полочку. Нельзя выделить, потому что каждый сделал какое-то открытие и остался в истории искусства.
– Знаете красноярских художников?
– К сожалению, только Сурикова.
– Дальше по списку. Театральные постановки часто посещаете?
– Знаете, театры я не люблю. Просто не хожу туда. С друзьями когда-то ходил, мне не понравилось.
– Может, не туда ходили?
– Ну, я на Таганку ходил. Тогда это были одни из самых ярких спектаклей. А потом… Я допускаю, я уверен даже, что сейчас есть хорошие театры, труппы и интересные спектакли, – просто как-то не сложилось у меня. Мне больше кино нравится. Разное. Его много хорошего.
– А кино в кинотеатре смотрите?
– Нет, дома. Я в кинотеатре уже сто лет не был. Хотя, конечно, кино надо смотреть в кинотеатре по-настоящему. А я обычно на диване.
– Сейчас и в кинотеатрах диваны есть…
– А мне очень нравятся кинотеатры под открытым небом в Америке, когда на машинах люди приезжают и смотрят на открытом воздухе. Есть в этом что-то такое, романтическое. Мы были в городе Лукка, под Флоренцией, в Италии. Это старый город очень красивый, там много башен, и на одной из площадей был кинотеатр под открытым небом. Там нечего было делать по вечерам, и мы ходили туда, смотрели фильмы на итальянском языке, ничего не понимая, догадывались о сюжете. Даже какие-то, по-моему, известные фильмы иногда там показывали, не ретро, обычные, которые в мировом прокате тогда были. Фильм с Чулпан Хаматовой «Лунный папа» смотрели там. Было очень странно видеть наших актеров, говорящих на итальянском.
– В Европе часто фильмы прокатывают с субтитрами.
– Да, мне не нравится. Читаешь и картинку не видишь как следует. Мне больше нравится закадровый перевод, не дубляж.
– Один из фильмов-оскароносцев этого года рассказывает историю создателя Фейсбука. В социальных сетях бываете?
– Нет.
– Вообще в интернете много времени проводите?
– Нет, не много. Вот Володя (Владимир Дубосарский. – Прим. авт.) больше.
– Вы сказали, что итальянские картины предпочитали смотреть с закадровым дубляжем. А английский понимаете?
– Очень плохо. (Смеётся.)
– А есть потребность?
– Необходимость есть. Я его изучал в поездках. Володя больше поднаторел в языке. В школе я изучал французский язык. Париж мы изучали по картам города, и каким-то образом я его себе представлял по схеме. А когда попал туда, он, конечно, производит впечатление.
– Поднимались на Нотр-Дам?
– На Нотр-Дам не поднимались, на Эйфелеву башню не поднимались, и на Монмартре я тоже не был.
– Хорошо. Отпуск у вас бывает?
– Как такового понятия отпуска, конечно, у нас нет. Просто два раза в год выезжаем семьёй куда-нибудь на море. Тупо позагорать.
– Это называют пассивным отдыхом.
– Да. Я называю его растительным. Как цветы. Очень однообразная нудная жизнь. С утра море и так далее.
– Литературу любите? Наверное, вам больше нравится разглядывать картинки, чем читать?
– Да, мне картинки больше нравятся. Какое-то время в детстве я хотел быть иллюстратором. Представлял себе: сидишь, читаешь книжки, а потом рисуешь.
– Делали картинки к книжкам в детстве?
– Я делал к «Трём мушкетёрам». Это было ещё в школе.
– Как вы думаете, возможна сейчас такая ситуация, что современного художника признают и покроют великой славой уже после его смерти?
– Знаете, я допускаю, что такое уже невозможно. Современное искусство – это целая индустрия. Арт-бизнес. Искусство с ним практически не связано. В этом бизнесе завязаны многие люди: галеристы, кураторы, музейщики, а также художники – на последнем месте. Почему художники со всего мира едут в Нью-Йорк? Потому что там расположены все основные структуры. Там самые крутые галеристы, самые крутые музеи, и их много, там очень много частных музеев, которые успешно конкурируют с государственными по авторитетности.
– То есть если человек действительно талантлив, то его просто найдут?
– Нет. Если человек талантлив, то либо он сам объявится, либо… тут сложно сказать. Талантливый художник-одиночка, живущий и работающий где-то, всё равно испытывает потребность показать свои работы, высказаться. Нельзя всю жизнь что-то делать, а потом умереть и прославиться. Он же всё-таки общается как-то со своими коллегами…
– Вы сказали, что художники со всего мира едут в Нью-Йорк. У вас не возникало такого желания?
– Был такой период, поколение уехало на Запад, а потом многие вернулись обратно, кое-кто остался… Люди же уезжали часто по необходимости. Их вынуждали. У меня не было соблазна уехать. Во-первых, это, наверное, лень. Уезжая туда, ты должен начинать всё с начала. Причём ВСЁ с начала: язык учить, жизнь устраивать…
– Ну, вас уже знают…
– Мы там всё-таки – русские художники, то есть не в их социуме. У них там свой социум.
– Ну, Кабаков же вписался.
– Кабаков вписался, да. Когда открылся железный занавес, им нужен был один русский гений. И вот он вполне достойно занял это место. А мне нравится здесь. Здесь мои родители, семья, дом. И потом, нет необходимости жить за границей. Мы и так постоянно туда ездим на выставки, работаем по два-три месяца.
– В какой стране, по вашим наблюдениям, люди более восприимчивы к живописи?
– Я думаю, итальянцы. Италия нашпигована искусством. Там оно возведено в культ. Всё европейское искусство пошло из Италии.
– Вы были в Венеции?
– Несколько раз. Выставлялись в российском павильоне. Мне, честно говоря, не очень нравится Венеция. Когда приезжаешь туда – обалдеваешь, всё очень нравится. А потом, когда ты там живёшь неделю, вторую, становится тяжело. Венеция – мёртвый город. Это город для туристов. Каждый день туда отовсюду слетается рой туристов, со всей Италии приплывают кораблики и к вечеру снова исчезают. Там мало кто живёт. Всё население, собственно, занято обслуживанием туристов.
– А любимый город в Европе есть у вас?
– Ну, сложно отвечать на вопросы: любимый художник, любимый город. Лондон, наверное… Хотя нет, Рим! Я назову Рим. Мы там были не много, Новый год встречали. Это было очень здорово.
– У нас тоже много прекрасных мест. Вы на Байкале были?
– Да. Мы были на Байкале проездом, когда ездили в Монголию. Мы ездили на озеро Хубсугул. Там удивительные пейзажи и практически нет людей. Чингисхан сказал им: «Кочуйте», и они до сих пор кочуют. Периодически попадаются юрты. На самом деле города – это изобретение не для них. Мы были в монгольских городах: ужасное зрелище. Много мусора, очень убогие барачного типа постройки, заборы. А когда ты выезжаешь из города – красивая природа, стоят юрты, очень гостеприимные люди. Но жизнь у них очень суровая для нас, европейцев. Там достаточно жёстко всё. Мне очень понравились их дети. Их много, и они с малолетства, живя такой непростой жизнью, приучаются жить в суровых условиях. Помогают по хозяйству и рано взрослеют, очень самостоятельные уже в самом раннем возрасте. Я помню, зашёл в юрту шкет пятилетний, подошёл ко всем мужикам, поздоровался с каждым за руку…
– Вы говорили с ними по-русски?
– По-русски они говорят, да. Но у нас там, в юрте, была девушка, которая отлично говорила по-английски. Причём это было пастбище, высоко в горах, мы туда долго добирались (это зимой было) на УАЗиках. (Там единственная машина, на которой можно проехать, – это УАЗики советские, все остальные внедорожники не канают.) Это было место, где разводят и сохраняют северных оленей. Их привезли из Финляндии, и монголы пытаются их там разводить. У нас есть фотография градусника, который показывает температуру – минус 60 градусов. Это была одна ночь, когда температура так опустилась. Юрта, в общем, очень продуманный дом, но их печки – это не русские печи, тепло вообще не держат, греют, только пока горят. Так вот, все легли спать, а один монгол топил печку и заснул. И мы все постепенно начали замерзать, по очереди просыпаться, вставать, пить водку…
– О водке. Существует в мире стереотип. Художник обычно ходит грязный…
– …небритый…
– …небритый и много пьёт.
– И алкоголик, да.
– Вы согласны с этим?
– Да, я такой. (Смеётся.) Ну, вы знаете, существует такой миф. Точнее, не миф. Ван Гог – он, собственно, воплощение этого образа. Это, конечно, стереотип, и можно сказать, устаревший. Художники разные бывают – и в пиджаке с бабочкой, и к бытовой жизни современные художники достаточно приспособлены. Что касается меня, я не люблю бриться. Я бреюсь раз в неделю. Когда рисуешь, всё время пачкаешься в краске: руки – в краске, штаны – в краске. Когда работаешь, измазан. А потом снимаешь всё это и надеваешь смокинг, бабочку…
– У вас есть смокинг?
– Нет. (Смеётся.) У меня даже нет костюма, только пиджак. У меня просто нет необходимости. Если бы я работал в офисе…
– Вы обычно просыпаетесь рано?
– Нет, я сова. Работу мы начинаем примерно в час дня – и допоздна, как пойдёт.
– Вы каждый день работаете?
– Нет, конечно, что вы! (Смеётся.) Иногда приходится работать каждый день, допустим, готовим большую выставку в течение полугода. И потом, если вы не приехали в мастерскую и чего-то там не покрасили, работа всё равно идёт, в голове что-то придумываешь.
– Много спорите, работая вместе?
– Нет, не много. Раньше – больше.
– Сейчас уже кто-то смирился?
– Нет. (Смеётся.) Просто единомышленники, в общем.
– Часто пишете портреты на заказ?
– Нет. У нас был небольшой опыт. Иногда делают такие предложения, от которых невозможно отказаться. Просто близкие люди, друзья. Наш опыт не очень оптимистичный. У человека своё представление о том, как он выглядит. Как правило, это представление лучше… Даже не то что лучше, а немножко другое, чем реальность. И попасть в это представление – неразрешимая задача. Один раз друзья попросили нас нарисовать портрет Абрамовича в полный рост на Чукотке. Он стоит, вокруг него звери, в небе вертолёт МИ-8 – «Хозяин Чукотки». У нас стиль немножко ироничный, и как-то они потом посмотрели – и не рискнули дарить. (Смеётся.) Оставили портрет у себя. Деньги, конечно, заплатили. Это давно было. Ещё как-то нас попросили нарисовать двух братьев, у них было издательство «Линия графика», они книжки печатали. А лицензию на печать им давал Ельцин, ещё в те времена, когда он был главой Москвы. Мы сделали такой парадный портрет: два брата и Ельцин, который пожимает им руки, а под мышкой у него большая красная папка, на которой написано «Лицензии». Этот портрет повесили в кабинете, но прикрепили на нём шторки. Когда нужно – открывали шторки, когда нет – закрывали. Но в принципе мы всегда отказываемся от такой работы.
– Ваша мастерская от дома недалеко?
– Далеко. Час добираюсь. Я просто живу за городом, а мастерская в Химках. Но мне нравится. Я даже в город не въезжаю, когда на работу еду.
– Машину сами водите?
– Да, вожу. В какой-то момент это стало необходимостью.
– Ваши родители имели какое-то отношение к искусству?
– Нет. Инженеры.
– И как вы угодили в художники?
– В принципе, я рисовал с детства, потом – художественные школы, училище, институт. Я не всегда думал, что буду художником. Вообще мы реставраторы. Много ездили на практику, Соловки посетили, когда там ещё на колокольне была железная звезда. Там же лагерь был в советское время, СЛОН назывался. И когда мы туда приехали, собственно, лагеря уже не было, но монастырь стоял в руинах.
– Там очень красиво.
– Ой! Это наше любимое место! Мы туда потом много раз приезжали. И по работе, и отдыхать. Это фантастическое место!
– Продолжая разговор о вашей молодости, в армии вы служили?
– Да. Мы окончили училище, и всех забрали в три дня буквально.
– Вы там военной подготовкой занимались или что-то оформляли?
– Володя работал в клубе художником, а я в штабе писарем, чертёжником. Художники всегда в армии найдут, куда приложить свои способности. Тогда же ещё существовала агитация: плакаты, схемы. А я карты рисовал секретные, значки всякие. Я в Германии служил. Вот как раз армейские навыки нам и пригодились, когда мы рисовали афиши на международном Канском видеофестивале два года назад, потому что там было очень много текстов.
– А как вы относитесь к искусству граффити?
– Отлично отношусь. Это целая отрасль. Они как-то делятся по-своему. Проходят фестивали. Я считаю, что граффити очень перспективное направление в нашей стране, потому что у нас зачастую уродливая архитектура, много пустых поверхностей: гаражи, заборы… Очень много заборов. Я считаю, это вообще одно из национальных достояний. Есть граффитчики-художники, а есть…
– Вандалы?
– Нет. (Смеётся.) Хулиганы. Революционеры-радикалы. У граффити есть много разных стилей, шрифтов, мы сталкивались с этим.
– У вас есть хобби?
– Мне нравится работать в саду. Когда мы покупали участок, он был абсолютно пустой – голое поле. И вот мы сажали там деревья, кустарники. Это увлекательнейшее занятие, очень приятное. Своего рода медитация.
– Вы сажаете деревья, чтобы потом собирать урожай?
– Нет-нет. Я сажаю берёзы, сосны, липы… Три яблони посадил для урожая. Мне нравится формировать. Кусты стричь обожаю…
– Придавать им какие-то формы?
– Нет, просто ровно. Хотя, ровно подстричь тоже непросто.
– То есть ваше хобби – ландшафтный дизайн.
– Да. Я как раз этим занимаюсь. Камушки всякие выкладываю…
– …водопадики…
– Нет. Неоткуда падать водопадикам. Нет склона.
– Ну, можно же делать искусственные горки.
– Нет, мне больше нравится естественное. Вот у Володи – склон, там он хочет сделать каскад водопадов.
– Расскажите о вашей семье.
– С женой мы учились вместе в институте. Она тоже художник. Сыну семь лет.
– Он проявляет интерес к живописи?
– Нет. Он рисует, но не часто. Это его не сильно увлекает.
– Если мама и папа художники, ему, наверное, трудно будет избежать этой участи.
– Нет. Я, кстати, хотел бы, чтоб он её избежал.