начало на 1 стр.

В хлебе пока всё по-другому. Как правило, все хлебные предприятия – семейные и частные, большинство – устойчивые. Здесь трудно проходят слияния и поглощения.
– Вы как-то замеряли эффективность работы своих фирменных отделов выпечки в супермаркетах страны?
– Самый наглядный пример – итоги прошлого года в московской сети «Копейка». Мы оборудовали свои отделы во всех магазинах сети, и в каждом из них значительно выросли продажи хлеба – в среднем в 2,5 раза! При этом доходность подскочила в 1,5 раза. Если раньше один хлебный отдел в среднем приносил по 156 – 200 тысяч рублей в месяц, то наши фирменные отделы стали собирать по 350 – 600 тысяч рублей в месяц. А вот в двух магазинах выручка в два раза ниже. Оказалось, это магазины, работающие по франчайзингу, в которых не обязаны были соблюдать правила работы в наших отделах. Они взяли наши витрины, поставили партию полуфабрикатов, но отказались от нашей помощи. Почему-то все считают, что они в этом понимают. А мы ездим по всей стране и убеждаем: ничего вы в этом не понимаете! Хлебная категория выходит далеко за рамки обычной товарной категории, на которой зарабатывают деньги. Хороший хлебный отдел – незаменимая вещь для привлечения потока покупателей, ведь хлеб – единственный в магазине живой, теплый товар. Когда я лекции читаю «розничникам», обязательно им привожу такое сравнение: «Люди в безликих хрущевках, окруженные типовой мебелью и безликой обстановкой, чем спасались? Цветы выращивали на подоконниках – квартира отличалась своим «живым уголком». Так вот, хорошо организованный отдел хлеба в магазине – такой же живой уголок! И покупатель к нему тянется».
– Мы с вами сконцентрировались на «горячем хлебе», но ведь вы занимаетесь и традиционным. Что сулит повышение цен на «социальный товар», о котором столько сейчас говорят?
– Действительно, по моим оценкам, цены на хлеб в августе вырастут в среднем на 20%, основная причина – резкое подорожание зерна, что, в свою очередь, приведет к ценовому всплеску на 15–60% и на другие продукты питания. Когда дорожает зерно, неизбежно дорожает и хлеб. Могу вам сказать как президент «Сибирского зернового союза»: мировые цены за зерно в этом году достигли $230–235 за одну тонну, хотя все последние годы они не превышали $170. Я уверен, что одним из действенных механизмов ценового регулирования в нашей отрасли может стать межрегиональный зерновой интервенционный фонд – проект этого документа разработан Союзом и разослан в администрации сибирских регионов еще в марте. Просто власти не торопятся подхватывать эту инициативу. По нашему проекту им необходимо отчислять в зерновой фонд 10% от собранного урожая – это где-то 1 миллион тонн.
– Вы согласны с тезисом «хлеб – главный социальный товар России»?
– К сожалению, в потребительском сознании хлеб все еще занимает самый темный угол. По мнению большинства, он должен быть дешевым, и это – главная его характеристика. Цены на хлеб – глобальная проблема не только для хлебопеков, но и для сельского хозяйства. С нынешним уровнем цен невозможно иметь рентабельную переработку – она уже два года тотально убыточна. Именно по этой причине мы заморозили свой блок переработки. Мы приняли решение, что для нас это не институциональный рынок, мы не можем два года подряд выделять по 6 – 10 миллионов в месяц, чтобы его дотировать. Мельницы все убыточны без исключения. Выживают только те, у кого есть мощные непрофильные производства. Например, у «Мельника» это производство макарон.
Нужно серьезно поднять уровень цен на хлеб, побороть социально-психологическое отношение к хлебу. В каком-то смысле это наша миссия, для этого мы объединяемся в союзы: в зерновой и в союз хлебопекарных предприятий Сибири. «Ребята, – говорю я своим коллегам, – надо, как атланты, плечи подставить и приподнять стоимостную планку всей отрасли, иначе жизни для нее не будет».
– А как вы вообще оказались на зерновом рынке?
– Я с 1994 года профессионально занимался созданием системы работы региональных фондов зерна, предлагал свои варианты схемы финансирования сельского хозяйства. Причем не работая во власти! Тогда Новосибирск чуть было без хлеба не остался. Это было время, когда старые механизмы финансирования сельского хозяйства развалились, а новые еще не были созданы. Нормативных, законных и подзаконных актов просто не было. В результате, с одной стороны, было огромное полуразорившееся сельское хозяйство, а с другой – какой-никакой областной бюджет. И между ними ни одной «зацепки» – ни одной агрокомпании – ни государственной, ни частной. И вот однажды в области закончилось зерно. Поставлять сырье на мелькомбинаты стало некому – мелких пекарен ведь не было, действовали только крупные предприятия, которые работали на бестарной муке, нужно было завозить из больших силосов в большие силосы. А полуторамиллионный город ел хлеб как прежде. И тут мы предложили свои услуги. Сказали: «Нам даже бюджетных денег не надо – сами все профинансируем, сами привезем, переработаем, загрузим заводы. С вашей стороны нужна только формальная поддержка и частичная компенсация кредитной ставки». Тогда они были безумные, под 200%. Мы договорились. Область взвалила на себя половину кредитной ставки, а мы взяли в Торговом банке кредит и закупили зерно в Казахстане.
– Тогда у вас не было никаких зерноперерабатывающих активов?
– Тогда у меня был классический торговый дом – «Сибирская контрактная корпорация». Только два года спустя она стала хлебной. СКК была одной из крупнейших коммерческих структур Новосибирска. Корпорация занималась в основном агропроектами, но не только зерном – еще, например, подсолнечником. Мы заготавливали сырье, заключали с предприятиями договоры о его переработке, а готовый продукт продавали. Например, мы закупали огромные объемы вина в Молдавии и разливали его на ВИНАПе. Мы тогда признавались крупнейшими поставщиками вина в Сибири, главным партнером ВИНАПа. Мы закупали хлопок в Туркмении, перерабатывали на вату и продавали ее мебельным предприятиям... Помимо Новосибирской зерновой программы мы работали с администрацией Алтайского края. Я тогда предложил механизм финансирования хозяйств, производящих сахарную свеклу – большой объем финансирования провели. Потом мы точно так же решили собирать зерно, вкладывая свои деньги. Это был первый прецедент трехстороннего частно-государственного партнерства, в котором участвовали банк, посредник и администрация. Силами банка профинансировали посевную компанию, структура-оператор собрала зерно, переработала, продала, рассчиталась. И все свое получили. Позднее подобные контракты я заключал с администрациями Новосибирской области, Приморского края и Хабаровского края.
– Вы ничего не рассказали про «Эври»…
– Это был молодежный центр – наверное, первое коммерческое предприятие в Новосибирске двадцатилетней давности. Я тогда был секретарем комсомольской организации Института народного хозяйства. Сначала я и мои друзья подумывали открыть видеосалон. Потом решили строить кафе в институте. Но накатила первая большая хозяйственная программа, и о кафе уже никто не вспомнил.
– Ваши одноклассники говорят, что вас не слишком изменили деньги. Как вы устояли?
– В начале 90-х у меня был период такой гипертрофированной гордости, переходящей в чванливость. Тогда мне было 25. Я с 1991 года – руководитель компаний, причем первая же была одной из самых крупных в Новосибирске. Это было коммерческое образование нового типа, я лично знал всех руководителей города и области, директоров заводов и предприятий. Чего стоит один проект создания Сибирской товарной биржи, в которой 200 крупнейших сибирских предприятий стали членами и учредителями. Тогда как прорвало. Все ведь жили по «отраслевым квартирам», а тут появился повод собираться вместе. Конечно, потом ажиотаж ушел. Это были времена экономической романтики, когда все словно бы проснулись ото сна, находились в поиске. В Новосибирске биржа сыграла свою роль. Спустя годы ко мне подходили крупные предприниматели и говорили: «Несмотря на твою молодость, ты был для нас первым учителем предпринимательства. У всех на глазах происходило создание структуры нового типа. Хотя этот масштабный проект был работой по специальности, мое институтское образование – управление материальными ресурсами и оптовая торговля. Разобрались с принципами работы сырьевой биржи, пришли к мэру городу Олегу Ивановичу Семченко и предложили создать биржу как объединительный центр для всего региона. И он так заинтересовался, что мы следующие недели две провели в задней комнате его кабинета в обсуждениях этого проекта. Он каждый день нас приглашал: «А вот это рассказывай, а теперь вот это…» Кончилось тем, что он ушел с поста мэра города в президенты товарно-сырьевой биржи. Мы с товарищем занимались оперативным управлением биржи, в подчинении у нас были взрослые солидные дядьки. Собрали огромный акционерный капитал… У меня даже сохранились фотографии, на которых я с кухонным молотком в роли главного маклера Сибирской товарной биржи. Это было время фантастического подъема. Потом биржевое «движение» пошло на спад. Все перезнакомились, передружились – биржа как посредник людям стала не нужна… Все же это была не классическая биржа, скорее – купеческое собрание. Я был своим и для крупнейших предпринимателей того времени, и для власти.
– Но вице-губернатором стали все же в Красноярском крае. Почему именно там?
– До меня дошел призыв нового губернатора края – Александра Лебедя – собрать молодую неангажированную команду. В управлении краем тогда сложился глубокий кризис, всю напряженность ситуации я прочувствовал благодаря Юрию Коропачинскому, назначенному тогда первым заместителем губернатора. Именно он формировал новое правительство, которое должно было стать самой молодой и самой прогрессивной командой, управляющей регионом. Мы даже собрались и поклялись друг перед другом, что ни рублем бюджетных денег не распорядимся вольно. Не злоупотребим доверием. Действительно – большинство пришли во власть по принципу профессиональной чести – доказать самим себе и людям, что можно эффективно управлять краем. В этой команде были опытные молодые управленцы.
Это сейчас появились молодые губернаторы – Александр Геннадиевич Хлопонин или губернатор Тверской области Дмитрий Зеленин. Тогда, в 2002 году появление команды тридцатилетних было вызовом с одной стороны и тяжелым испытанием – с другой.
– Можно сказать, что ваши заслуги как системотехника на сельскохозяйственном рынке признали власти?
– Коропачинский, конечно, знал, чем я занимаюсь в Новосибирске. Именно он порекомендовал мою кандидатуру Лебедю. Но я на общих основаниях участвовал в конкурсе на замещения должности вице-губернатора по сельскому хозяйству, представлял свою программу. На должность претендовали несколько кандидатов, среди них был и действующий заместитель губернатора. Но моя программа понравилась комиссии точным диагнозом проблем и конкретикой предложенных решений. На этой поляне профессиональных системных управленцев вообще не было. Да и сейчас их мало. Государственный управленец на ниве сельского хозяйства – это не животновод и не агроном. В первую очередь, это профессиональный менеджер, как свои пять пальцев знающий экономические теории, технологии и основы государственного управления и регулирования отрасли.
К сожалению, до сих пор большая часть отвечающих за сельское хозяйство в России не имеет представления, что такое государственное управление в отрасли, что такое регулирование рынка, что такое межпродуктовые и продуктовые балансы! Настоящие специалисты сегодня пока еще слабо востребованы. Во многих областях должность руководителя АПК во многом буферная и не самостоятельная. Разумеется, за исключением тех регионов, где сельское хозяйство действительно занимает весомую долю в бюджете.
– Чего вы добились на посту вице-губернатора?
– Могу сказать без лишней скромности, сделано было очень много. Когда я заступил в должность, не было никаких механизмов финансирования отрасли, кроме «ржавых» и никуда не годных. Знаете – собирается статистика, выделяются дотации. А вот модели эффективного финансирования отрасли не было. В Зерновом фонде была обнаружена огромная недостача. Я это зерно полгода искал – на бумаге-то оно сохранилось. Нашел я тех людей, которые были за это в ответе. Но эти господа нашли, как уйти от ответственности.
– Вы, наверное, ощущали себя чужаком?
– Конечно. Но у меня была уверенность в том, что я делаю. Уверенность профессионала. К тому же я работал честно и открыто, мне не было страшно. Всем вскоре стало ясно, что я не собираюсь «мутить воду» и не стану что-то там «тырить». Я открыто шел к депутатам Законодательного Собрания, к руководителям комитетов и говорил: «Мне надо принять такие-то изменения, иначе отрасль завалится». Я заступил в феврале, а к весенней посевной мы уже подготовили и провели много поправок. И это на пике противостояния краевой администрации и заксобрания!
– Как вы убеждали в своей правоте своих оппонентов?
– Я четко ставил точки над «i». Я убеждал депутатов, от которых зависели нужные решения, в том, что селяне, отрезанные в то время и от банковских денег, и в итоге от бюджетных средств, не должны стать заложниками политического противостояния. Мало кто сопротивлялся здравому смыслу. Люди чувствовали, что я пришел на хозяйство, а не на политическую должность. Мне нужно было раздобыть денег, завезти горючее и гербициды. И это в условиях, когда вокруг многое «стояло колом» из-за противоречий Администрации и Заксобрания.
– Вам удалось привлечь кредиты на посевную?
– Нам удалось создать региональный фонд зерна, продовольственную корпорацию. Я пошел к Лебедю и доложил: «Такие-то предприятия могут выступить поручителями в наших займах. Он дал «добро» их потревожить. И вот я сам ездил в Сбербанк, договаривался о кредитовании, договаривался с поручителями, всех сводил, всеми правдами и неправдами все же привлекал необходимые средства. Потом я отправлялся по районам, выступал, рассказывал, как действует новый механизм финансирования, кто за что будет отвечать. Собрал всех животноводов. Рассказываю – просто финансирования не будет, все деньги пойдут через переработчиков. Так мы начали прорабатывать межпродуктовый баланс. Тогда мясное животноводство было в загоне в Красноярске. А не развивая эту отрасль, невозможно было увеличивать производство зерна. Я понял, что корень зла – недоразвитое животноводство. Мясо просто негде было перерабатывать в Красноярске. Все было задавлено Новосибирским мясокомбинатом, СПК и Омским беконом. И я решил вводить программу поддержки производителей мяса одновременно с поддержкой предприятий по переработке. Была принята программа, найдены деньги для закупа мяса. Мы начали стимулировать животноводов закупками по завышенной цене, потом продавал переработчикам с разумной скидкой – чтобы они могли конкурировать на рынке, потихоньку наращивая свою линию. И все это – под жесткие обязательства наращивания объема производства. Я поставил задачу выдавить иногородних переработчиков за пределы Красноярского края, параллельно наращивая свою производственную базу. Но времени мне не хватило. После гибели Лебедя 28 апреля 2002 года начался сложный переходной предвыборный период.
– Многое оказалось не доведенным до конца?
– К сожалению. Непоколебимая традиция в России – отсутствие преемственности во власти. Часто новый чиновник стремится очернить своего предшественника. Это очень выгодная позиция – сказать, что, дескать, там был полный развал, а я теперь разбираюсь. Мне повезло – по крайней мере, вслед не кидали камни. Но многие программы не получили продолжения. Огромное количество детально проработанных проектов оставлены на полпути к выполнению.
Я обращался к членам новой команды: «Ребята, мне жалко этот набор программ, хочется, чтобы они были выполнены. Все же это не мои частные обязательства – я вел переговоры от имени администрации Красноярского края, выработал определенные схемы и нормы взаимодействия. Это обязательства перед конкретными хозяйствами, перед другими регионами и предприятиями, которые я приглашал в качестве инвесторов. Дайте человека, которому я могу всё передать».
– Вы можете назвать предприятия, для которых были разработаны программы развития?
– Конечно. Например, погибающий ужурский элеватор, которым в Красноярске давно уже никто и не интересовался. Я привел «Иркутский хлеб» – крупнейшее хлебопекарное и перерабатывающее предприятие. Предложил директору: «Бери элеватор, а мы тебя обеспечим программой поддержки. Начнешь авансировать зерно, и сразу загрузишь свои мощности красноярским сырьем, не будешь издалека возить». Если бы все срослось, появился бы институциональный закупщик, стабильный источник средств для хозяйств Ужурского и Назаровского районов. Но ничего подобного – хор голосов запричитал: «Это частный интерес!» А как тут без частного интереса? Любой инвестор мотивирован именно этим! Ханжество все это. Я с самого начала пытался доказать – не может быть единой комплексной программы «развития АПК до какого-нибудь 2015 года». Уберите эти абстракции. Нужно разработать множество конкретных шагов, задействовав частные интересы. Здесь выстроили предприятие – оно пошло. Занялись следующим.
Боялись, что Ужурский элеватор стырят – «так не доставайся ты никому». Сейчас он уже никому не нужен. То же самое случилось и с Малиновским свинокомплексом. Я привел инвестора. И все сразу зашумели: «Ай-яй-яй, из-под носа уводят». А гигант на 100 000 голов – банкрот, не загружен и на десять процентов! Я пригласил группу инвесторов, организовал просмотр, пообещал специальную программу поддержки. Не дали. Сегодня он бурьяном порос – спасли, называется. С одной стороны, красноярцы – молодцы, они меня поддержали в самом начале. Но с другой стороны, эта дурацкая традиция квасного патриотизма не дала возможности помочь нуждавшимся предприятиям. Их же не выкопают, не увезут в соседнюю область! И сегодня смотрите – в Красноярске СПК построила свой завод, «Дымов» построил завод. А могли бы сформировать свою мощную отрасль. С тем же «Зубром» – та же самая история. Просто частно-государственное партнерство должно работать не только в глобальных нефтяных проектах; небольшие, но нужные проекты тоже должны выстраиваться и поддерживаться властью. Тем более, если речь идет об отраслеобразующих предприятиях. Ведь мясопереработка в Красноярске действительно «в загоне», и этот факт держит в коллапсе всю отрасль! Понимаете, СПК или Омский бекон в Красноярске мясо закупать не будет!
Еще одна частно-государственная проблема – проблема притаежных территорий. Лебедь говорит: «Дмитрий, подумай, что можно там сделать?» Я отвечаю: «Александр Иванович, нет одной глобальной программы, но несколькими конкретными можно повысить занятость населения». Я нанял агентство и провел исследование, сделал бизнес-план, который занял первое место в Ганновере среди всех российских инвестиционных проектов. Это был план строительства завода по переработке дикоросов – клюквы и брусники – в концентрированный сок. Сейчас соки из дикоросов появились в линейках ведущих производителей соков. Но в их случае ягоду замораживают, куда-то везут и там перерабатывают. А я предложил на месте создать заготовительную сеть, в которой будет занято несколько тысяч людей. И здесь же производить из нее концентрированный сок и продавать его тем же крупным производителям напитков. Я привлек крупный немецкий концерн – мы подобрали оборудование, сделали чертежи завода, рассчитали производственную мощность. Помимо инжениринговой компании я нашел трех инвесторов. Оставалось только подписать под этот завод какую-нибудь программу поддержки – на уровне налогов или бюджетной финансовой помощи. В глубочайшей проработке был проект. Но его тоже никому не удалось передать.
Неудобно теперь перед немецкими партнерами, я ведь даже не от лица Димы Терешкова с ними переговоры вел! Им ведь без разницы – сменилась власть или нет в крае. Обязательства перед владивостокскими, иркутскими, омскими, новосибирскими компаниями кто выполнит? Меня обвиняли в том, что я сейчас приведу новосибирские компании за собой. А мы ведь развивали отрасль в пику новосибирскому мясному бизнесу! Целый конгломерат образовался, когда я заблокировал распродажу государственных птицефабрик. Я никого туда не подпустил и нажил море врагов. Я не позволил по уже подготовленной программе задарма разбазарить птицефабрики. Все перипетии этих событий можно найти в архивах администрации.
– А если снова будет такая оказия, вы пойдете во власть?
– Я думаю, исключено. Такого уникального контекста уже не будет. Тогда было интересно быть членом команды единомышленников, пытаться поднять отрасль. Быть неангажированным и самодостаточным, «чужим среди своих» нелегко. На все обвинения в мой адрес я отвечал: «За 12 лет в довольно крупном бизнесе я заработал столько, что мне эти ваши 50 или 100 тысяч долларов, которые я могу сделать на взятках, просто неинтересны! Почему вы все такие испорченные, считаете, что во власти надо «тырить»? Почему вы не верите, что человек может работать честно? Мне интересна профессиональная работа, и только!» Я даже положенными благами не пользовался – даже служебную машину, джип, я на свои деньги содержал. Много людей и компьютеров, которые работали на все эти программы, я тоже за свой счет содержал. Мне просто интересно было сделать дело, вопреки всем «нет» добиться результатов.