«Конкурент» беседует с известным красноярским писателем.

Знаете, есть такой давнишний детский стишок, про профессии. «У каждой профессии – запах особый…», и дальше незамысловатая рифма про то, чем же пахнет ремесло пекаря, столяра, шофёра и ряда иных стратегически важных для советской литературы (и политики социализма, разумеется) профессий. А вот чем пахнет профессия писателя? И есть ли такая вообще? Для меня понятие «писатель» всегда было окутано терпким сигарным туманом трубки, полумраком тёмной библиотеки, разбавлено сладкими нотами народной славы, приправлено «турами на Кавказ или в деревню, чтобы сочинялось на свежую голову». Гонорары, недвижимость у моря, автографы, премии – по вкусу…
Вот Александр Астраханцев – «вымирающий (как оказалось) вид», настоящий писатель. По трудовой книжке и зову сердца.

– Александр Иванович, а вас как представить? Писатель, публицист, очеркист? Знаете ли, творческая интеллигенция обычно грешит щепетильностью на сей счёт. Раскрывайте все чины и ранги.
– Скажете тоже – чины! (Улыбается.) Здесь мне, Майя, похвастаться нечем особо: единственный мой «чин» – общественная должность. Я председатель Красноярского регионального отделения Литературного фонда России. Литфонд – это общественная организация профессиональных писателей. Профсоюз практически. Главная задача такой организации – защищать права писателей, материальные и моральные.
– А в современном мире от кого защищать надо тонкую художественную натуру?
– Ну, во-первых, это материальная протекция. В первую очередь, это забота о больных, стареньких писателях. Элементарно – помощь в проведении юбилеев, помощь в похоронах, изготовление и установка мемориальных досок. Сейчас вот пытаюсь выбить деньги на «мемориальник» известному писателю Роману Солнцеву. Кроме того, мы обязаны и писательских вдов поддерживать каким-то образом. По мере сил и возможностей пытаемся помогать издавать книги, оформляем книжные гранты. Последние такие гранты мы взяли, по-моему, в 2007 или 2008 году, издали, к примеру, поэта Третьякова, писателя Зябрева, которому уже за восемьдесят лет. Правда, тогда и время было благодатное. Деньги были, чтобы книжки издавать. В течение девятого-десятого года мы, к сожалению, совсем ничего не выпустили. Так что – бьёмся пока. На днях звонил в Министерство культуры, там пообещали грант для одного писателя из глубинки, на небольшой тираж сборника его лирики. Вот так и живём. Два гранта почти в полтора миллиона мы получили на поддержку литературного журнала «День и ночь». Слышали о таком, наверное? Тяжелейшее было положение. Это очень крупное издание, которое знают не только в России, его читает и вся русскоязычная публика от Канады до Австралии. В общем, что ни день – то обивание порогов администраций, «дум», чтобы лишнюю копейку найти на литературу.
– Словом, инвестировать в художественное слово сейчас невыгодно?
– Не то слово! Банально – нет желания и понимания, что это архиважно.
– Александр Иванович, знаю, что вы по первому образованию инженер-строитель. Вон как сейчас холдинги строительные здравствуют и лоснятся. А вы – в литературу подались. Как так вышло, что «технарь» взял перо и начал сочинять?
– Объясню. (Улыбается.) С детства, как понимаю, были определённые наклонности. Страстно мечтал стать художником. Когда окончил школу, понял, что художественное училище без начальной подготовки мне не потянуть. Литературой – ну, баловался: возьмёшь и черкнёшь стишок какой-нибудь, как у многих бывает, впечатление о событии жизни запишешь. Творчество моё в том юном возрасте носило характер импульсов, вспышек – то бросал, то снова садился за стол. А потом, я ведь старенький человек, школу оканчивал в 50-е. А тогда, из истории-то знаете, идея фикс была своеобразная: строительство коммунизма. И все как один должны внести свой вклад. Ну, разумеется, я, как парень сознательный, не мог проигнорировать такие настроения. Так и поступил в инженерно-строительный институт. Конечно, порывы к писательству просыпались периодически. Сидишь, бывало, на лекции: весна, птицы щебечут, и вспомнится что-то такое волнующее… Возьмёшь и напишешь стихотворение, вместо того чтобы лектора слушать. В 18 лет, помню, начал писать научно-фантастический роман даже.
После окончания института по распределению приехал в Красноярск на комсомольские стройки – ЦБК я строил, начали возводить алюминиевый завод. Потихоньку и карьера инженера-строителя в гору шла: мастер, прораб, начальник участка. Двести человек в подчинении было, работали, как у нас говорили, «от темнадцати до темнадцати». И вдруг у меня накопилось что-то такое, что сознательно начал писать. Тут же и понял, что грамотёнки мне явно не хватает. Нашёл в «Комсомольской правде» объявление о творческом конкурсе в московский литературный институт. Посоветовавшись с супругой, решил попробовать свои силы. Получаю письмо с приглашением на учёбу. Там собрались провинциалы со всей страны плюс заграничные ребята – болгары, африканцы, малийцы. Вот, например, мой сокурсник Джон Окай стал очень известным писателем в Конго, а потом чуть ли не премьер-министром.
Конечно, разрываться между двумя профессиями стало уже невмочь, хотя строительное ремесло я очень люблю, двадцать с лишним лет ему посвятил. Так всё и закрутилось: начал писать. Вышла одна книга, вторая…
– «Остапа понесло».
– Примерно так. Закончил в должности замначальника домостроения Красноярска (эта организация в то время заведовала возведением всех панельных многоэтажек в городе. – Прим. авт.) свою карьеру, сел на безденежье и начал с нуля. Начал работать писателем. Романы, повести, рассказы стали у меня появляться, издал семь книг. Но потом – бахнула перестройка. Затишье. И с 92-го вот по сей год я ни одной книги не выпустил, потому что совсем другое надо было читателю. Кстати, не так давно читал в «Литературной газете» замечательную статью «Писатели и пипы». Знаете, что такое пипы?
– Даже не догадываюсь. Ликвидируете безграмотность?
– Рассказываю. Вот автор публикации пишет, что есть в Москве, например, огромное количество писателей, которых издатели не публикуют. Мол, «сегодня это не интересно читателю», «такие книги не продадутся». И тогда появились «пипы» – «персональный издательский проект». Ну, к примеру, Маринина, Донцова, Шилова, кто там ещё? Это всё не писатели, это проекты. Алгоритм таков: издатель заказывает социологическое исследование на тему, что сейчас актуально, что любит потенциальный читатель, что предпочитает. И под эти результаты пишутся «произведения». Сколачивается коллектив, берётся одно имя. Скажем, Донцова. Ей передают бригаду грамотных молодых филологов – узких специалистов: один специализируется на героинях, другой – на языке, третий – на формате. Формат – это вообще отдельная тема. Всё должно начаться и закончиться на территории 150 страниц – больше сегодняшние читатели не одолевают! (Улыбается.)
Вот таким образом и делается сейчас практически вся литература. Поэтому пробиваться очень тяжело самостоятельному автору, тем паче – неформатному.
– Но, однако ж, ваша новая книга «Антимужчина» вышла. Ещё пахнет свежей типографской краской. Но название-то, Александр Иванович, для первых полок. В тренде, как сейчас принято говорить…
– Пришлось идти на некоторые уступки, куда без этого. Но «Антимужчина» – изначально моё название. Половина моей новой книги – это роман одноимённый, другая половина – рассказы последних лет о трогательной любви, о взаимоотношениях мужчин и женщин. Роман небольшой по объёму, чтобы не утомить нынешнего читателя, вы понимаете. Героиня романа – женщина. Меня давно интересовала именно эта тема женской жизни: любовь, семья, работа, отношения с мужчинами… Вот я и взял такую, знаете, типичную современную деловую барышню. Ту, которая сама себя делает. Родилась она в страшно неблагополучной семье, в рабочем районе. Смогла пробиться в жизни. Роман заканчивается тем, что героиня стала политиком, депутатом областной думы, и уже метит в думу государственную, вполне уверена в своих силах. В чём её индивидуальная политика? Она проповедует феминизм. Но феминизм, знаете, не чистой воды, которые провозглашает равенство полов. Она феминистка чисто российского толка. Экстремистка. Героиня предлагает женщинам расталкивать мужчин локтями, перешагивать через них, быть жестокими. Конечно, я чуть-чуть утрировал. Но в общем-то реалии остаются. Вы и я знаем таких женщин, видим их каждый день.
– Ну, если позволите судить, тема более чем адекватна современным нравам. Подмена социальных ролей – оженствление мужчин и «возмужание» нынешних дам – то, о чём говорят уже даже не шёпотом…
– Однозначно. Я тут Америки не открыл, и не претендую! На страницах моего романа есть всё: и борьба властной женщины против конкурентов за карьерное кресло, и интриги, и сложные отношения с мужчинами. Есть в романе и ещё одна женщина, антипод главной героини, по закону жанра, так сказать. Мягкая, домашняя, с полярными жизненными принципами. Так что у них идёт постоянный диспут, столкновение ценностных ориентиров.
– А вам кто ближе, образ какой из женщин?
– Для меня женщина-эмансипе в таком превратном толковании – точно не идеал. Я одновременно, конечно, и восхищаюсь её целеустремлённостью, её стойкостью. Но в то же время мне отвратительны её какие-то нравственные убеждения. А вот Таисия, другая героиня, говорит в одной из сцен: традиции таковы, что женщина всё-таки должна быть ближе к дому, к семье, к мужу и детям, нельзя отрекаться от корней и забывать уроки отцов. Мне это импонирует.
– И что, по-вашему, ждёт поколение, которое решило вот так с ног на голову перевернуть устройство жизни, поменяться ролями?
– Конечно, всё это чревато, что тут и рассуждать! Не надо отрекаться от того, что изначально заложено в крови. Это чуждо, это влечет большие душевные смятения, как ни крути. А потом, видите ли, есть ещё одна проблема – мы стали слишком чёрствыми. Есть в финале моей книги слова главной героини Кати, обличающие современное общество, характеризующие взаимоотношения между людьми. Когда она говорит о своём муже-инвалиде, она называет его «рабом». Дома, мол, прислуживается, хлопочет по хозяйству, а я деньги зарабатываю. И водитель-любовник для этой женщины тоже раб. Поколение потребления – вот диагноз современного общества. Состояние постоянной агрессии, жёсткость поведения, малые проблески душевности и доброты при этом… Разве я что-то придумал, преувеличил?
– Да нет. Приговор веку. Александр Иванович, а когда вышла ваша первая книга, какие чувства испытали? На что гонорар свой потратили, быть может, помните?
– Если честно, первый сборник рассказов мой как-то совсем незамеченным остался. Видите ли, Майя, штука какая: был тогда термин даже такой – «паровозик». Вот выходит у вас сборник рассказов, к примеру, и один рассказ в нём, тот самый «паровозик», должен быть одой, где прославляется Брежнев или партия. Ну а у меня «паровозиков» не было, мне это было неинтересно. Тогда меня ещё строительство кормило, и в литературу я пришёл заниматься не выгоды ради. Поэтому гонораришко был такой вшивенький, что, по-моему, я за месяц на стройке получал столько, сколько был гонорар за всю книгу. Я его даже и не заметил. (Смеётся.) А вот вторая книга, «Дом к сдаче», уже нашла своего читателя, вызвала отзывы критиков, я стал попадать в журналы, газеты, литературные обзоры. Помню, когда меня в «Правде» заметили, в «Огоньке», то Виктор Астафьев пришёл ко мне и говорит: «Сашка, ну всё, ты стал знаменитым». Это помнится, конечно, это приятно.
Но не только воспоминаниями живу, вы не подумайте. (Улыбается.) Пера мы, старые писатели, не складываем. Сейчас вот я подготовил новую книгу, «Портреты. Красноярск, двадцатый век». Там собраны 12 очерков о лучших людях нашего города, самых известных, тех, с которыми я был хорошо знаком, дружил. Большой очерк об Астафьеве, Поздееве, художнике Капелько. Я посвятил эту книгу Красноярску – городу, которому я отдал всю молодость, всю жизнь. Молодым кажется, что в то время всё было «серенько», уныло и скучно. Я пишу в предисловии к очеркам, что тогда жили невероятно интересные люди, которых, конечно, надо помнить и знать. Книга эта готова. Надеюсь, что я получу грант и в будущем году она непременно выйдет в свет.
– А издать книгу нынче дорогое удовольствие? И кто может это сделать? А то вот сейчас и парикмахеры пишут, и содержанки молоденькие, и звёзды шоу-бизнеса…
– И это ещё одна пощёчина настоящей литературе! Но ведь читают, есть спрос. Значит, будут продолжать появляться подобные авторы. Любое произведение оценивается с позиции прибыли сейчас, воспринимается как товар. А насчёт книгоиздания… Есть миф, что наши писатели, пусть и раскрученные, например Саша Бушков, или Маринина, или Донцова, – очень состоятельные люди. Никакие они не миллионеры, это легенда! Они – подёнщики. Книгоиздатели – вот кто становится миллионерами, миллиардерами. Чтобы издать книгу, нужно искать заказчика, спонсора, иными словами. Вот, допустим, мою книга «Антимужчина» издал Литфонд России, открыв серию «Русская проза». Она вышла второй после произведения Михаила Кураева, лауреата государственной премии. Так вот, Литфонд заказывает и оплачивает тираж. Часть тиража, крохотная, идёт мне вместо гонорара. Ну, продам я эти двести книжек по сто рублей каждая. Двадцать тысяч. Что такое 20 тысяч? Это средняя месячная зарплата красноярца, а я годы работаю над книгой. Один плюс – книга хотя бы опубликована…
– Да, липкая коммерческая паутина, оказывается. Но ведь всё больше авторов появляется. Значит, и спонсоры есть?
– Могу судить о нашем крае, например. Книжек издаётся по сотне в год, особенно часто выходят поэтические сборники. И 98 процентов из них – чистой воды графомания. Стихи, кстати, издать – как «тьфу» сделать: найдёшь 10 тысяч рублей на маленький тираж, и ты уже – автор книги. Без редактуры, без требований. Бизнесмены у нас в последнее время увлекаются сочинительством. В литературе плодится графоманство, в живописи – сплошной китч. Истинным художникам тоже сейчас очень тяжело: если не может он аляповато мазать сине-красно-зелёными красками, значит – за бортом. Балаган. Про эстраду я совсем не говорю. Даже театр сейчас «плесенью» этой заражён, красноярский в том числе. Кривляния, дикие скачки какие-то, безобразное толкование классиков. Я как-то пошёл «Капитанскую дочку» посмотреть – ушёл после первого акта.
– Но ведь искусство, как лакмусовая бумажка, старается быть максимально приближенным к существующим реалиям. Утрируя: если зритель или читатель хочет видеть постель, то ему её покажут.
– Но, Майя, уровень?! Ги де Мопассан тоже любил постельные сцены. Кто-то из знаменитых писателей-французов говорил: «Я предпочитаю показывать людей выше пояса». Вот и я тоже. (Задумывается.) Или вспомните Бунина, «Тёмные аллеи».
– Откровенность зашкаливает, ваша правда.
– Это ведь эротика в чистом виде! Но как сделано! Всё от человеческих качеств художника зависит. Мера должна быть во всём, какие-то внутренние барьеры. Люди талантливые ведь, как правило, в этическом плане натуры очень чуткие. Им чуждо ломиться в дверь, по головам идти, прогибаться под законы рынка, так скажем. Вот и остаются не у дел. Увы. Или вот ещё одну современную тенденцию я заметил. Сейчас стало каким-то модным, что ли, среди молодёжи кричать о своей любви к родине. У Астафьева есть публицистический сборник «Посох памяти». Вот Виктор Петрович и пишет в одном из своих абзацев: если человек во всё горло кричит, что любит родину, рвёт рубаху на груди, я знаю, что этому человеку заплатили рублишко или он ждёт, когда кто-то это сделает. Нельзя о любви к родине, так же как и о чувстве к матери, к любимой женщине, кричать на площадях.
– Но, наверное, вы всё равно знакомы с тем, что сейчас на книжных стеллажах. Так или иначе. Коммерческих писателей «почитываете». Может, кто-то заинтересовал?
– Ну не могу я читать откровенно продажную литературу, хоть убей! Вот взять моего хорошего знакомого, писателя Сашу Бушкова. Я его помню робким восемнадцатилетним мальчишкой, который только вступал на литературную тропу, начинал с фантастики. Мне очень нравились его первые труды. Много писал, много работал. И выбрал путь коммерческого автора. Сейчас я Бушкова читать не могу. Или Донцова, которую мы сегодня никак в покое не оставим. (Смеётся.) Вроде всё гладенько, чистенько, с юморком даже местами. Но вижу – «подделка». Не могу читать Пелевина. Позиционируется он хотя как интеллектуальный писатель, но не хватает мне интеллектуальности-то. Вот пишет своё «Поколение П», «поколение пепси». Но канадский писатель Дуглас Коупленд написал до него «Поколение Х», собственно, о том же. Это ведь калька.
– Плагиат.
– Чистейшей воды! Но ведь мало кто знает про первоисточник, посему вся хвала и овации – Пелевину. Или его книжка «Чапаев и Пустота». Смотрю – целые абзацы выдраны просто из Фрейда, Юнга. Нехорошо... Литература стала заповедником. Страной непуганых идиотов. Страной непуганых литераторов. Написать разгромную рецензию, скажете? Так не издаст никто. Замкнутый круг. У нас страна неофитов была и есть. Перед коммерцией мы, как стадо, в ступоре. Боже упаси посмеяться над коммерсантами! Как едко смеялся тот же Мопассан над буржуа, тупыми, хапающими. Или английский писатель Дефо, автор «Робинзона Крузо», вспомните, как обличал пороки царства капитала. И ведь были свои сдвиги положительные… А у нас страна диких законов рынка, продавцов-дикарей. У меня большая надежда на их детей, которых они учат в лондонах: быть может, выучатся детки, пошлют куда известно устои своих отцов, и что-то изменится. Как, допустим, дети русских капиталистов ХХ века стали меценатами, съездили в Париж не только ради свободной любви и красивых женщин, но и рассмотрели там Ван Гога, Ренуара и привезли в Россию.
– То есть вы всё же верите в светлое и карамельное будущее?
– Верю, а что ещё делать? Только, как говорится у Некрасова, «жить в эту пору прекрасную уж не придётся – ни мне, ни тебе». (Улыбается.)