Владимир ВАСИЛЕНКО,
журналист.

Культура и повседневность, или Что непонятно у классиков

Странно, но факт: в любой дискуссии, особенно о современном искусстве, постоянно приходится слышать утверждения о необычайной простоте и ясности классических полотен или симфоний (в отличие от сумбурной усложненности беспредметной живописи или звукового хаоса модернистской музыки). Вот, дескать, у классиков наоборот – всё гармонично, красиво и понятно.
Вроде бы так оно и есть. Художник-реалист изображает жизнь «в формах самой жизни» (то есть лицо персонажа на картине – это лицо, а не комбинация разноцветных кубиков и треугольников, рука или нога – это не сочетание шарниров и рычагов и т.д.). А вишенки на голландском натюрморте так похожи на настоящие, что птички слетаются к полотну в надежде их склевать (есть такой бродячий анекдот из истории живописи). Значит ли это, что в реалистической по форме картине всё ясно?
Вот простой пример: изображён полуобнажённый мужчина, тело которого утыкано стрелами. Внизу название: «Мученичество святого Себастьяна». Всё. Берётесь ли вы утверждать, будто здесь вам всё понятно? Что за мужик? Кто и за что утыкал его стрелами? Кто такой Себастьян и почему он святой? Что вообще всё это значит и почему этот сюжет встречается в творчестве художников разных стран и народов в разные эпохи – от Тициана до Сальвадора Дали? Или возьмём красивую женщину с отрубленной головой какого-то бородатого мужика – называется «Юдифь». Кто такая, почему и чья отрубленная голова? Можно привести множество других примеров, когда чрезвычайно реалистично выписанная картина остаётся абсолютно непонятным ребусом для зрителя, не знакомого с библейской мифологией (а именно такими были в подавляющем большинстве посетители Эрмитажа и Третьяковской галереи). То есть для них знакомство с шедеврами мировой живописи превращалось в разглядывание «красивых картинок», как для дикаря – перелистывание комикса. Что уж говорить о дальнейшем, чисто формальном усложнении языка живописи (импрессионизм, кубизм, сюрреализм), если даже начальный и вроде бы «всем понятный», реалистический этап его становления оказался пропущенным и непонятым из-за массового насаждения «безбожного» материализма?
Принято считать, что здоровой альтернативой «загнивающему буржуазному музыкальному искусству» являются классические симфония, опера, балет… Но, простите, о какой «классической реалистичности» можно говорить применительно к опере, сложному, насквозь условному музыкальному жанру, где люди, вместо того чтобы говорить, поют, где сюжеты поражают своей вычурностью и выдуманностью, где страсти перехлёстывают через край? Нет, что-то тут не так – может, мы просто обманываем себя и дурачим окружающих?
Придётся признать, что настоящее искусство – трудно, что для его адекватного понимания нужно кое-что знать, усвоить некие правила игры и уж, как минимум, не считать себя умнее художника (по принципу «Я бы не хуже Малевича изобразил «Чёрный квадрат»).
Собственно, та же история наблюдается и в литературе: мы как-то заладили «пушкинская ясность», «некрасовская народность». Но вот это – тоже Пушкин:

Плещут воды Флегетона,
Своды Тартара дрожат,
Кони бледного Плутона
Быстро к нимфам Пелиона
Из Аида бога мчат.

Кто рискнет заявить, будто для понимания этих строк ему не понадобилось заглянуть хотя бы в «Мифологический словарь»? Между тем Пушкин и его одноклассники про Аид и Тартар читали на языке оригинала, и если плохо читали, получали от учителя древнегреческого двойки. Давайте признаем, что мы учились в другой школе, и перестанем ссылаться на классику как эталон простоты и ясности. 
Тем более что экзамен на звание культурного человека нам предлагается отнюдь не только в концертном зале или картинной галерее, но и в житейской повседневности – в магазине и парикмахерской, на автостоянке и бензозаправке, с вилкой, ножом и мобильным телефоном в руках. Об этом – в следующий раз.