«Конкурент» беседует с председателем Совета директоров компании «Инмарко» – крупнейшего производителя мороженого в России.

– У вас, судя по фамилии, на роду написано – быть докой?
– У меня простая фамилия. У родственников – более заковыристые. Дамы нашей крови, в отличие от моей матери, словно сговорились – подыскивали себе мужей со звучными нерусскими фамилиями. Благодаря этим интересным мужчинам в наше генеологическое древо вплелись линии Гильбертов, Пинусов и Кильпов. А моя тетя, например, вышла замуж за сына Юлия Керкиса, про которого в «Белых одеждах» писал Рыбаков. В итоге и мой дядя Керкис тоже прославился как генетик – в новосибирском Академгородке.
– Получается, Дмитрию Докину при любом раскладе было не миновать ученой степени, оставалось только выбрать профиль…
– Уже получив паспорт, будучи выпускником физико-математической школы при Новосибирском государственном университете, я никак не мог понять, что делать дальше. Самым естественным решением было бы поступить на один из факультетов НГУ – ведь нас именно к этой карьере и готовили, но что-то от этого шага меня удерживало. Дело в том, что в интернате поддерживали очень жесткую дисциплину, а «универовцы», наоборот, традиционно отличались либеральными взглядами на мир. Многих первокурсников эта разница в концепциях поведения и сгубила. Я понимал, что с моим темпераментом от соблазнов свободной жизни никуда не спрячешься. И я от греха поступил в сельхозинститут. Решил, так сказать, продолжить династию. Мой дед – профессор, доктор наук – когда-то был деканом этого института; а мой отец – также профессор и доктор, его ученик и продолжатель дела.
Всё складывалось как нельзя лучше – я окончил вуз, пошел в науку. И даже проработал несколько лет младшим научным сотрудником в Сибирском институте механизации и электрификации сельского хозяйства. Но когда узнал, что за всё время его существования в европейских журналах не вышло ни одной из многочисленных работ сибирских ученых-аграриев, как-то сник. Оказалось, эти разработки – в отличие от работ физиков, математиков и генетиков Академгородка – были нужны только в условиях плановой экономики Советского Союза. Конечно, сменил профиль я не из-за абстрактных рассуждений, а благодаря встрече с датчанами в 1989 году. У нас ничего не получилось с ветряками для возрождающихся сибирских фермеров, зато вышло с семенами рождественских ёлок, а позднее – и с мороженым.
– Думаю, успех бизнесмена не был запланирован с детства. В идеале, помимо стези ученого принимались к рассмотрению карьеры космонавта или конструктора?
– Меня в детском саду всегда удивляло, что мои друзья точно знают, кем – пожарным, милиционером или космонавтом – они хотят стать. Такой вот остервенелой мечты у меня никогда не было. Мои мечтания были более практического свойства. Одно из них я реализовал буквально прошлой зимой.
Со времен Олимпиады-1976 я мечтал прокатиться на бобе, пусть даже в качестве пассажира. Понимал, конечно, что это надо уметь – иначе запросто можно вылететь с трассы. Но я заметил, что основная нагрузка приходится на первого, который рулит и ведет по трассе, а также на последнего, который тормозит. Остальные создают «правильно сориентированную в пространстве массу». Периодически бывая в Австрии, я несколько раз уже просился на бобслейные трассы – не пускали. Туристов берут только в экскурсионные бобы. А у них и скорость не та, всего 90 км/ч, и длина трассы – каких-то 700 метров. А главное – они специальные, широкие. И вот я обращаюсь к принимавшей меня стороне: «Вы из уважаемой международной компании Liebherr, подойдите к спортсменам – попросите прокатить. Скажите, что мы русские, и спросите – сколько стоит». И каким-то чудом переговоры прошли успешно. Нас двое было, кто очень хотел. Сошлись на 200 евро с человека. Такова стоимость заветной детской мечты.
Дело оказалось непростым – нас закупоривали в эту люльку минут 10. Удивительно, как это профессионалы на бегу запрыгивают и форму буквы «зю» мгновенно принимают. Заставили нас раздеться, расслабиться. На улице стоял морозец, -15 градусов. А мы в одних майках. Нам сказали: «Ничего, поедем – станет жарко!» Так и случилось. Я прочувствовал все прелести перегрузки. Скорость – 130–140 км/час, трасса – 1700 километров. Мы четверть часа после поездки не могли спокойно дышать.
– А свои студенческие мечты вы реализовали?
– Было дело. В свое время насмотрелся фильмов, очень хотелось быть свободным – надеть рваные джинсы и отправиться путешествовать на машине Ford. Поэтому моей первой машиной стал Ford Mondeo. Тогда, в 1993 году, этот автомобиль был признан машиной года.
Я надеюсь, мои дети никогда не будут пить Coca-cola и есть в McDonalds, – в этом смысле я не очень большой фанат США. Нужно там побывать, чтобы понять – фильмы не имеют ничего общего с реальностью. Ковбой в высоких сапогах (ноги на столе, во рту – сигара) – это их мечта. Там же всё зарегламентировано. Наверное, скоро такими же будут грезы москвичей.
– Мне почему-то кажется, что вы только сейчас приступаете к исполнению своей сверхзадачи…
– Совсем недавно – когда мне уже перевалило за сорок – я понял, кем хочу быть в этой жизни. Партнеры из компании «Тройка Диалог» (наш финансовый консультант) завели в биржевой зал. Брокеры кричали в телефон: «Начинаем скупать – поступила заявка. Нас вычислили, у кого есть «нейтральная» фирма? Начинаем скупать на нее. Сообщайте о каждой пятой приобретенной акции! Нам опять закрыли доступ... выходим через Лондон». Через несколько минут торги переносятся на Лондонскую биржу, и всё повторяется с тем же драйвом, но уже на английском языке.
Я подошел к Павлу Соколову, руководителю направления, и спрашиваю: «А вот этот – кто по специальности?» «Этот – химик. А тот – физик», – отвечает Павел. Пока нашли экономиста – прошли 10 голов. «Да и этот экономист – случайно, – продолжает Соколов. – Главное здесь не образование, а способность к полной концентрации, умение работать в быстро меняющемся мире, скорость реакции и, безусловно, профессиональное чутье».
Когда компания «Инмарко» делала облигационный заём, мы видели, как всё это происходит с нашими бумагами… Еще один из директоров «Инмарко» тоже загорелся: «Хоть бери отпуск, чтобы поработать на бирже». Мы с ним созрели для того, чтобы всерьез «на пенсии» попробовать себя в новом деле.
– Чем вы занимаетесь в свободное время?
– Мне нравится быть занятым. Иногда я читаю. Люблю хорошие детективы – с удовольствием читаю Акунина. Впрочем, он теперь так популярен, что его имя уже нельзя упоминать – могут обвинить в формализме, модности и даже гламурности. Так или иначе, у него хороший русский, хоть он и грузин. На фоне прочих дядечек и дамочек, которые регулярно стряпают сегодня детективы в России, этот – настоящий.
– Почему у федерального лидера офис в Новосибирске? Вы что, патриот своего города?
– Мне нравится Новосибирск, особенно Краснообск, где мы живем и работаем. И другим того же желаю. Действительно, многие друзья перевели управление своим бизнесом в Москву – и что изменилось?! Я сам в столице подолгу бывать не могу – стараюсь летать на день, чтобы ночным самолетом возвращаться домой. И только не подумайте, что этот город на меня давит, – я свой в мегаполисах. Но всё же устаю от шума, от бесконечных пробок, от невозможности распланировать день. Раньше можно было пользоваться метро – сейчас там так же тесно, как на дороге.
Мне говорят: «Хэд-офис должен быть там, где финансы». А я отвечаю: «Чтобы оставаться в центре событий, мне хватает компьютера, который всегда со мной».
Много моих друзей уехало. Вот совсем недавно перебрался в столицу директор завода «Эфес-Красный Восток». Но он не виноват – его перевели. А ведь у нас дети росли вместе...
– Ротация, однако… Вы ведь тоже переводите надежных сотрудников в другие регионы?
– Это правда. У нас в Туле главный «продажник» из Новосибирска, а производственник – из Омска. Зачем нам настраивать культуру, когда ее можно «импортировать» и на её почве растить местные кадры.
– Как получилось, что вас – самого ценного сотрудника и носителя идеи компании – в мае прошлого года отпустили в опасное автопутешествие по Монголии и Китаю?
– Это была первая частная поездка, в которую я не брал с собой ноутбук. Во-первых, мне пообещали, что времени постучать по клавишам просто не будет, а во-вторых, в Монголии плохо со связью. Хотя я был уверен, что и в китайской Гоби, и в Такла-Макане, и в Тибете телефон тоже будет молчать. Как же я был поражен, когда он запиликал в пустыне, где на сто километров во все четыре стороны нет никакого жилья!
Обычно я хожу в отпуск один – два раза в год. Обязательно – в январе, раз уж правительство подарило неимоверное количество бездельных дней. К тому же зимой в Новосибирске делать нечего. Я по своей натуре совсем не сибарит, я физически не могу валяться бревном перед телеком. В студенчестве я прочитал рассказ «Человек толпы» Эдгара По. Он произвел на меня мощное впечатление. Книжка о том, как один человек наблюдает за другим. И тот, второй, не может находиться в тишине. Днем он в гуще уличных событий, вечером его тянет в ночлежки, в которых пульсирует энергия города, а утром отправляется на рынок, который первым оживает после ночи. Герой По просто не может находиться в одиночестве – он должен быть там, где есть жизнь. Вот и я еду отдыхать не для того, чтобы побыть в тишине, а чтобы погрузиться в гущу событий – просто других, не связанных с «Инмарко» и вообще с бизнесом.
– И это всегда максимально приближенные к экстремальным события?
– Интересный случай был на Бали. Ездили с друзьями, всё старались успеть. И вот в предпоследний день жены взмолились: «Слушайте, давайте не будем и завтра вставать в шесть утра?» У нас была идея подняться на вершину горы и там встретить рассвет. Местные жители напугали женщин – дескать, придется остерегаться змей. И вскоре дамы выяснили, что как раз в день нашего восхождения в Индонезии отмечают очередной праздник. По преданию, в это время Бог спускается в храм в долине, и никому не позволено быть выше Бога. Одним словом, гиды заставили и нас остаться внизу. И мы так и не выяснили: правда ли был праздник, был ли рядом с горой храм – или это всё женский заговор.
– А зачем вы вставали с солнцем в остальные дни?
– Сами понимаете – рафтинг, дайвинг, каякинг, маунтин, сайклинг. Жена в тот раз серьезно повредила ногу – ей даже делали операцию. Когда я попал в балийскую больницу, испытал, как говорится, культурный шок: операционная была разделена на три части простыночками, и во всех трех кто-то кряхтел и сопел.
Это была запоминающаяся поездка – всё-таки 32 километра по горам. Друг разбил отличный фотоаппарат, я – видеокамеру. Мы поставили себе задачу сделать хорошие снимки, но при этом нужно было двигаться вперед. Приходилось время от времени на приличной скорости всех обгонять, останавливаться и искать хороший кадр. Потом нас догоняли какие-нибудь канадцы. Мы им явно мешали, подрезали несколько раз. Они кричали: «Факинг рашн!», но с уважением, граничащим с восхищением. Кажется, мы одни себя уверенно чувствовали на горных «козьих тропах».
– Я слышал, что вы опасный рулевой…
– Езжу быстро, но аккуратно. У меня любимый аттракцион – заезжать на подземную стоянку возле дома на скорости 60 км/час. А там внизу – колонны, машина соседа рядом… Правда, за восемь лет один раз всё же промазал, немного «подмял» соседа. Так что есть куда расти.
– Вы давно вкусили запретный плод заграницы?
– Первый раз в 1986 году выехал. Это была комсомольская путевка в Болгарию, через «Спутник». Я и тогда был активным – во время Интернедели работал в оргкомитете Октябрьского района: устраивал митинги в разных точках города. Я писал сценарии, а мой друг и одногруппник (потом он стал артистом, вместе с Андреем Звягинцевым учился в ГИТИСе) всё это исполнял. В 90-е он параллельно с работой в театре Моссовета занимался отгрузками мороженого для ИНМАРКО, а после уже окончательно ушел к нам.
Я в комсомоле познакомился со многими нынешними бизнесменами – Александром Морозовым, Сергеем Гребневым, Александром Новиковым. Через ВЛКСМ с 1986 по 1988 годы побывал в Румынии, Болгарии и Югославии. Кстати, на следующий год после поездки в Болгарию мы с товарищами отправились на Байкал с палатками. Это было счастье. Мы даже подумали: «Надо же. На родине бесплатно, и ничуть не хуже. К тому же откуда в Румынии хариус – там одна кукуруза!»
– Вас выпускали только в соцлагерь?
– Если считать Югославию соцстраной – да. Но какая это соцстрана! Мы туда ездили с Сергеем Бугаевым. Он меня всё спрашивал: «Почему одним славянам повезло родиться в Черногории, а другим – в Сибири?» И когда там началась война, я вспомнил его слова – перехвалили «братьев»…
Первая основательная поездка в капстрану случилась в 1989 году. Мне тогда было 26 лет, и я без задней мысли взял на себя обязанности руководителя тургруппы по маршруту Москва–Хельсинки–Стокгольм–Копенгаген и обратно с несколькими сменами самолетов, поездов, паромов и автобусов. Мы тогда уже работали с датчанами, и нам захотелось организовать некую культурную миссию для работников нашей компании. Для поднятия социального статуса мы взяли в компанию двух лучших школьников ВАСХНИЛа.
Времени было не много: по два дня в Хельсинки, Стокгольме и Копенгагене – «Русалочку» посмотреть, музей мадам Тюссо, Ратушу «Тре крунур», побывать на заводе «Туборг»… Слава богу, хоть никто из 25 туристов не отравился – мы же ели всё свое: сырую колбаску, черный хлеб и бульон «Кнорр». Выбор стоял жесткий – или бигмак, или плейер. Все почему-то хотели плейер.
И вот, уже на обратном пути из Стокгольма в Хельсинки, на пароме ко мне подошел эмигрант и предложил: «Хочешь, всю группу завтраком накормлю?» Взамен каждому из нас предстояло пронести через таможню разрешенное количество алкоголя – в Хельсинки на водку огромные акцизы. Я весь вечер мучился – согласиться или нет. Потом понадеялся, что всё логично и даже очень похоже на правду. «Операция» прошла без осложнений. Один из наших сотрудников даже вынес водку себе, тут же продал и на все деньги купил вожделенного баночного пива. В анекдотах того времени это называлось «бизнес по-русски»: водку продать – деньги пропить.
– После «Туборга» вы были еще на каких-нибудь алкогольных производствах?
– Много интересного повидали. В прошлом году две семьи, моя и нашего генерального директора, отправились в круиз по Европе. Захотелось показать детям Леголенд, Диснейленд, средневековые замки и саму Данию – мне кажется, это лучшее место на земле. 3500 километров на машинах проехали, остальное – на поездах и паромах. Во Франции завернули в Эльзас – очень красиво, словно для фильма сделаны «пряничные» домики, цветы и узкие улочки. Весь город – как одна прекрасная декорация. Съездили и в Шампань. Но там как раз ничего красивого. Кроме напитков.
– Получается, лучше всего вам в Дании?
– Хорошо там, где что-то сделал. Вот, к примеру, приехали вы в райский уголок – на Краби. Там всё одно и то же, если не двигаться. Как у синьора Робинзона: «Опять фильм про море».
– Когда говоришь о курортах с людьми вашего статуса, сложно избегать штампов – сразу на память приходит какой-нибудь Куршевель …
– Году в 1975-м моя школьная знакомая спросила своего одноклассника, Диму Сафонова, фаната «битлов»: «Что сейчас модно в музыке?» Он тут же ответил: «Не могу сказать, что модно. Могу сказать, что хорошо». И я слежу за собой: по-моему, мода – это моветон. Поэтому и в Куршевель не ездим, зато побывали на других 15 курортах Австрии. Между прочим, на одном из них мой младший сын встал на лыжи в 3,5 года. И даже худо-бедно скатился с вершины горы. До Австрии мы пытались его научить в Шерегеше – даже инструктора наняли. Но он после каждого падения начинал плакать и удивляться – почему у него не получается? Дело в том, что он там был один совсем маленький. А за границей катающиеся дети – норма. И вот как только он попал в этот «детский лыжный сад», всё пошло как по маслу: на второй день поехал, на третий – покорил первую в своей жизни гору 2700 метров. Жена, конечно, ворчала. Но я ее успокоил: «Не получится – сядет на задницу и съедет».
– Вы ему, наверное, и ягоду с грядки разрешаете есть немытую…
– Вы знаете, что морковку вообще нельзя мыть – только протирать?! Я всегда это чувствовал, а недавно профессор Верещагин мне такой подход научно объяснил. Оказалось, в порах морковки вместе с гумусом остаются какие-то очень полезные бактерии, которые японцы получают из мидий, растущих в иле, а мы их смываем… Когда-то мне бабушка говорила: «Не надо яблоки мыть с огорода. Не станешь здоровее, если будешь всё чистое есть». У прадеда была большая дача с яблоками около Учхоза. Это всё материна родня. Отец у меня из Ленинграда, попал сюда в блокаду, эвакуировался через Коканд. Вот еще одно модное слово – «Питер»… Но я всё равно люблю Екатерининский дворец. Было время – каждый год приезжал, смотрел, как восстанавливают Янтарную комнату. По словам смотрителей, вел себя как хулиган – янтарь на стене, как и другие экспонаты, трогать нельзя. Все кричали, звали охрану. А я всё равно трогал.
– А ваш старший сын участвует в закреплении успеха «Инмарко»?
– У нас «пристраивать своих» запрещено. В 2000 году мы пригласили маэстро стратегического планирования Грегори Райтера. Он разработал для нас большой блок по персоналу и еще процедурный блок. Так вот, с тех пор политика компании запрещает родственные ячейки и кланы.
Как раз на рубеже веков я стал председателем Совета директоров компании. В Совет вошли также норвежец и итальянец. Кстати, оба хорошо русский знают, слишком хорошо. Позвольте лирическое отступление. Был такой случай – в Дании я познакомился с 23-летним Хенриком, который шпарил по-русски без акцента, даже сленговые словечки к месту вворачивал. Я его допрашивал: «Откуда?» Он отнекивался: «Ну, дар, наверное». А потом признался, что в армии прошел подготовку как специалист по допросу русских пленных… После этого случая я стал поддразнивать нашего полиглота-норвежца «разведчиком». Итальянец из Совета директоров «Инмарко» вне подозрений – он живет в России уже 17 лет, да в придачу женат на русской.