начало на 1 стр.

– Алкоголь иногда «способствует»?
– Алкоголь? Я думаю, в творчестве он абсолютно не помогает. Ничего по пьянке не написал я хорошего. И вы ничего этого не слышали. Только трезвая голова, конечно. Можно пройти в какие-то пространства и информативные поля, ступить на них ногой… И только трезвым, безусловно. Но это и есть медитация, это и есть творчество. Это и есть великая суть того костра. А иначе ты просто всё перепутаешь, по пьянке. Ты всё перепутаешь: добро и зло. Мой друг Андрей Кураев хорошо сказал: «Кто такие сектанты? Это люди, конечно, религиозные очень, но они при этом абсолютно пьяные». И вот это сектантство, пьянь эта, понимаешь… десять баб оттрахать, или «познай меня во Христе», или ещё чего-нибудь такое страшное и ужасное сотворить – всё это пьяная лавочка. Творчество – оно всегда вершится трезвым, что очень важно.
– И вы стараетесь не сломать каких-то канонов, тех же православных?
– Творчество – как и война. Но я не стремлюсь ломать каноны. Я, как и любой очкарик, прилежно изучаю мировую религию. Однако я резко отделяю сектантство от мировых религий. Большая пропасть между ними легла. Вы знаете, а раньше в Сибири, у вас в Красноярской губернии были дырочники. Они родились примерно в XVII-XVIII веке. Их так и назвали – «дырочники». Это были сектанты, которые сверлили дырку в углу избы и знали, что как раз там живёт Бог. И молились этим дыркам! (От души смеётся.) Я вообще очень много могу рассказывать о том, что творилось в Сибири и в остальной России. Просто этих дырочников мне даже жалко. Всяко ведь бывает, если несёт русского человека… А вот православие… Почему я человек православный? Не только потому, что я верую, о чём вообще всуе говорить нехорошо. Но это такая удивительная, замечательная и совершенно традиционная религия. Я люблю православие за традиции, только за традиции. Земля, берёзки, ящерки, мышки, волки, кедровник, сосняк – это всё традиции. Понимаете, у нас нет здесь пальм… Слава Богу, в Сибири не растёт это, поэтому я не буддист – потому что в Сибири пальмы не растут.
– Но чуть-чуть язычник, да?
– Нет, я абсолютно не язычник. Но мои предки были язычниками, так же как и ваши. И поэтому я не гноблю это всё, я это уважаю. Я знаю, что вся природа – живая, безусловно. И деревья живые. И река. И поэтому я у себя возле озера каждую осень… И сейчас, кстати, возьму два-три мешка – и буду собирать бутылки по берегам, потому что мне эта грязь очень не нравится.
– Уже делали так?
– Да, уже не один раз. А язычество – это, как бы вам сказать, это прапонимание Бога. То есть праземля, праозёра и так далее. В язычестве Бог – это молния. У язычников Бог – внешний мир, который элементарно довлеет над человеком. И человек – маленькое такое существо в этом огромном мире, насыщенном мамонтами, саблезубыми тиграми, всякой дрянью, которая тебя хочет сожрать. Язычество – это именно так, это внешнее. Бог у язычников – он вовне. А у христианина… Вы поймите суть революции христианства: Бог – внутри. Это абсолютно революционная теория. И произошло настоящее революционное изменение в человечестве, потому что теперь Бог – в нас. И мы за всё в ответе. А язычник – он, конечно, боялся внешнего мира. Он пытался ему угодить всякими приношениями и задабриваниями. А когда мы осознали, что Бог внутри нас, то осознали и то, что идеал – внутри нас, и зло – внутри нас. Не вокруг, а именно в нас.
– И вот добрейшие христиане в каком-то адском порыве травят и эти озёра, которые, вы говорите, «живые». И везут в Китай плоть истреблённых деревьев.
– Вы рассуждаете как абсолютно неверующий человек. По-моему, Антоний Суровский повторил слова Иоанна Кронштадтского: «У христианина…» Это очень важно, кстати… Что для него природа, для православного человека?
– Я думаю, прежде всего – поля, дающие еду.
– Нет.
– И реки-леса, рыбу-мясо дающие.
– Именно вы говорите как атеист! А для христианина природа – это продолжение его тела. И ты должен относиться к природе, как к своим ногам, ногтям, волосам, к своему телу в целом. Это продолжение тела христианина – природа. Может быть, как раз здесь есть что-то от язычества, но это прекрасно. Об этом писал, по-моему, и апостол Павел, и многие-многие-многие другие, что природа для христианина – это продолжение тела, это гармония с телом, это мир с миром. Тело нужно блюсти в чистоте. Так же и природу.
– Но когда тело не бережёшь, оно болеет и умирает.
– Я вам хочу сказать, что эта версия отношения к природе, она всё-таки греческая. Она всё-таки византийская, и она всё-таки православная. А латинянское отношение к природе, оно именно такое – что природа – это некое такое совершенно враждебное окружение, которое ты должен завоевать и победить. Вот и идёт борьба по отношению к природе. Но с другой стороны, я сейчас не могу ничего утверждать, потому что у нас на Руси действительно так безжалостно валят лес, так алчно сверлят дырки в земле-матушке, так всё из неё выкачивают всякие проходимцы, что жутко становится. И мы, православные, быстро злому научились у тех же немцев. А доброму – почему-то нет. Где у нас хотя бы та же немецкая любовь к труду? Не зря же Екатерина привозила немцев на Волгу, чтобы они учили русского мужика трудиться. И вы знаете, был я недавно в Белоруссии, которая, как известно, долго была под Польшей, поэтому белорусский крестьянин был совершенно не похож на русского крестьянина. Потому что белорус, он трудится…
– …и остаётся крестьянином.
– Да, именно так: там он остаётся крестьянином. А что такое крестьянин? Это крестьянская душа. И вот это отношение к природе у белорусских крестьян было и остаётся очень правильным. Каждое дерево побелено, никакого мусора, ничего не валяется, не гниёт. А у нас – покосившийся забор. (Вздыхает.) Об этом можно много говорить...
– Да, согласен. Но хочется вас чуть-чуть и о поэзии спросить.
– Давайте.
– На каких поэтических примерах вы учились? Хотелось бы конкретные имена услышать – кто раньше был для вас авторитетом, кто сейчас, может быть, интересен?
– Вы знаете, «раньше» было раньше. «Сейчас» – это сейчас. Но я прошёл тот же путь, как и любой очкарик в нашей стране. И, естественно, поэзия меня схватила за горло, может быть, ещё в какой-то юности, когда мы неказисто переводили с английского Джона Леннона или Джима Моррисона. И вдруг тут же – Есенин, такая простая, но за самую душу хватающая поэзия. И потом, конечно, Серебряный век. И даже не Мандельштам со своими «переулков лающими чулками» и «углов угланами», не Цветаева с самозабвенно воспетым ею Пушкиным, не Анна Андреевна Ахматова, а – Пастернак. Я считаю Пастернака Бориса величайшим поэтом, просто «всех времён и народов», потому что у него есть ум, интеллект. И есть вот эта водица родниковая, в которой эти ум и интеллект, как сахар или соль, время от времени растворяются без остатка. Это чудо просто – Пастернак, чудо-Пастернак. Чудо просто…
Сейчас вышла полная переписка Пастернака с Цветаевой. Я её прочитал всю запоем. Удивительная вещь. Два таких человека! Невероятно тонкое общение между гениями, которое, наверно, нашему миру, отягощенному совершенно внешними проявлениями, этим целлофаном, этой пудрой, презренным гламуром, – неподвластно просто. Там очаровательный язык, до невозможности. Удивительный разговор двух неповторимых и гениальных чудаков.
– Если отбросить ложную скромность… Вы ведь тоже вошли уже в вечность, в классику. Некоторые ваши творения – это навсегда, на них печать таланта незаурядного.
– Это ваше мнение, не моё. Откровенно говорю: я стараюсь об этом не думать. Я вам честно смотрю в глаза, потому что иначе это было бы ужасно. Если я хотя бы раз подумаю, что я вошёл в вечность (Смеётся), это будет запой, наверно, до инфаркта!
– Полтора века назад некто Плещеев написал: «Травка зеленеет, солнышко блестит» – и как поэт обрёл бессмертие. «Что такое осень? Это ветер вновь играет рваными цепями». Неужели слабее? И ведь нельзя сказать, что «это всё, что останется после меня»…
– Уверяю вас: у меня не было даже намёка на идею «войти в вечность». Меня Господь уберёг от этого. Не, не, не, не дай Бог! Вы знаете, у Бродского, я постоянно повторяю эту мысль… В России вообще главная болезнь – это не рак, не туберкулёз, не грипп, не триппер, а это болезнь мессианства. Состряпал пару стишков – и давай всех учить, как жить! Или роман опубликовал, или клип какой-нибудь показали по MTV – и он уже чувствует себя мегазвездой, блин. Но это безумие. «И бойтесь мессианства», – писал Бродский. Я эти слова запомнил накрепко. Всегда, всегда, всегда, всегда, всегда – не-у-до-вле-тво-рён-ность! Это замечательное чувство, очень мрачное. Тоже, кстати, от него можно уйти в запой. Но всё-таки можно выйти из него с какими-то стихами, с музыкой. А если ты звездой уходишь в запой, ты оттуда уже не выйдешь. А из неудовлетворённости ты выйдешь обновлённый. Видите, какие две разные вещи. Неудовлетворённость – сложное чувство, очень нервное, очень мучительное. Но на редкость замечательное.
– Хоть фамилии вы и не хотите называть, но без этого не обойтись: два-три музыканта или группы, кого вы действительно уважаете.
– Я в июле возвращался в Питер. Я собирал книжку. Дай Бог, выйдет она этой осенью. Книга каких-то моих стихов или прозы, не важно. Но я пытаюсь наконец-то сделать нормальную книжку. Надо, надо уже, материала давно хватает. Так вот, я был на концерте «Rolling Stones». И это фантастика! Это было в начале июля, а в конце месяца был я на концерте «The National». И это тоже фантастика. А когда-то был я ещё на заре, так сказать: шестьдесят четвёртый год, «Rolling Stones» – и «Angel», и «Satisfaction», и «Brain-Brain Sugar». И всё это начало рок-н-ролла заводит по-настоящему, захватывает тебя без остатка. И вот чуть ли не полвека прошло с тех пор. Выходят такие чуваки просто… Мы с Вовкой Дворником – моим другом, который сегодня на концерте был художником по свету, мы с ним выросли на одной улице в Уфе. И с тех пор это единственный мой уфимский брат, который до сих пор в «ДДТ», а остальные все остались в Уфе. В «ДДТ» сейчас – сплошь питерский состав плюс замечательный художник Вовка Дворник. И вот мы с ним стояли, и выскакивает какая-то мятая личность, морда – ну просто наждачная бумага, смотреть страшно! Я Вовке говорю: «Вова, а он себе липосакцию-то, блин, не делал!» И это очень важно. Он не убирал свои морщины, понимаешь? Это – рок! Какое бы шоу ни было, сколько бы денег они ни запросили, но это всё равно, по самой сути – рок, потому что они нисколько не изменились. Был я на концерте «роллингов» раза три, в разных странах. И хочу вам сказать: и они, и «National» – это, конечно, самый современный рок. Игра света, музыка, драйв, разговор о жизни, апокалипсические мотивы… И главное – я их понимаю глубоко, потому что откровения Иоанна сейчас уже везде развиты. Это тоже факт.
Ещё хочу сказать, что «Rolling Stones» – это веселуха. Ни одной грустной песни, ни одной! И через неделю величайшая группа из рок-команд – «The National» – не то чтобы депресняк, но очень серьёзный разговор о жизни, о человеке, о том, как он сейчас загибается под прессом мировой глобализации, о том, как этот человек становится чудовищем, как он становится каким-то винтом в безвоздушном пространстве. Тут же можно и Ортега-и-Гассета – испанского философа – вспомнить, он тоже питает этого человека, лидера «National», потому что действительно на планете сейчас апокалипсис какой-то, чудовищное расслоение, разложение общества, войны бесконечные, кровища, блин! Третья мировая война, которая давно уже идёт. Это расслоение общества на рабов и рабовладельцев. У нас Россия стала рабовладельческой страной. До чего мы докатились, мать-перемать! Мы же жили в совершенно другой стране. Сейчас у нас куча рабов, у нас пятнадцать миллионов или даже двадцать гастарбайтеров – рабов, по сути. Это же ужас просто! Мы стали рабовладельческой страной, Россия... Это же невероятно, это же деградация, ребята. Попса кругом!
– Попса для вас – не просто напудренный гламур?
– Конечно. Попса для меня – очень широкое явление. Меня пытаются достать и мои апологеты, и критики, что вот Юрий воюет с какими-то дураками на сцене, растрачивается понапрасну. Неправда. Я с этими дураками не воюю. Воевать там не с кем. Там шпана одна. Там за штаны работают. А то, что нашим попсовикам сейчас дают награды…
– В смысле – правительственные?
– Да. «За заслуги перед Отечеством». Вот это меня коробит. Что они заслужили-то? Перед каким Отечеством?
– Просто уровень публики сейчас такой. Люди востребуют попсу. И на «Евровидении», и в чукотских чумах…
– Так я тебе хочу сказать, был я недавно во Франции, работал два месяца над альбомом… Конкретно я не буду говорить о нём, потому что ещё не готово. Но вот что примечательно: в Париже и вообще во Франции есть настоящие музыканты, так они за голову хватаются, потому что в Париже попса такая же абсолютно. И в Германии. Везде! Попса заела просто…
– А у нас кто «король попсы»?
– У нас попса немножко другая. Она такая – «героическая». Газманов выбегает на сцену и пафосно так восклицает… Я как-то ящик включил на гастролях, обычно не смотрю его, но на гастролях, знаешь, настолько уже мозги мёртвые, что включаешь и спишь… И он там выбегает на сцену и кричит: «Я вам хочу передать привет от нашего президента!» И в ответ орда миллионная орёт: «Ура!» Я не понимаю, почему Газманов передаёт привет от президента? Президент на Луне живёт, что ли? Вообще при чём тут вот это всё? При чём тут президент и Газманов?
– В России это называют «умение жить». Именно в кавычках. Он тусуется с Лужковым, пишет гимны. С Лужковым же потом и поёт их.
– Ну, понятно. Он как был фарцовщик, так им и остался. Но дело-то не в этом. Дело в том, что это всё в эфире крутится с утра до ночи. А нормальной, серьёзной музыки вы и не услышите. Впрочем, мы-то с вами знаем, где эти полочки, мы там найдём. А пацаны? А люди неискушённые? А люди где-нибудь там в Тверской или в Тамбовской губернии, где три канала центральных – и вся культура…
И ещё одно примечание: самый главный очаг культуры у нас в России – это заправки. Раньше таким культурным очагом была церковь. Потом церковь превратили в «Дом культуры». А теперь ни того, ни другого, а процветает заправочка. Вот просто наглухо убитая деревня, грязь, бараки – ужас, и такая – эххх! – шикарная, в огоньках – заправочка!!! (Смеётся.) И вот это вот – очаг! Там можно пивка попить, там можно заправиться и тем, и этим… И именно заправка у нас сейчас – очаг культуры. Это же мрак и ужас стоит. Я это наблюдаю повсеместно, по всей стране нашей. Темень, нигде света нет, вдруг бах – заправочка такая фирменная… Я уж и не помню эти все нефтегазовые компании, мать их так, чтобы они поскорее сгорели все.
– А если к Газманову вернуться, закончилась ли та тяжба насчёт плагиата: «Рождённый в СССР»…
– «Рождённый в СССР» – он действительно оттуда слямзил, это же похоже, вы же сами слыхали, что тут говорить? Газманову я позвонил. Он много так, очень много говорил… Впрочем, я не большой любитель все эти дрязги обсуждать. Я просто дал свой телефон его директору и сказал: «Если он имеет ко мне какие-то претензии, пусть позвонит, и мы с ним разберёмся». Он почему-то не позвонил, вот и всё. Негоже ворошить эту тему. Лучше это всё вырезать, потому что у меня бывают конфликты. Иногда меня заносит – и всегда это заканчивается конфликтом с тем или с другим деятелем.
– Вы про Киркорова?
– Не важно. Я говорю – или с тем или с другим деятелем. Очень редко, но бывает, да. Но это конфликты естественного рода, потому что мы живём совершенно по-разному. Я где-то даже об этом говорил или писал, что мы с ними живём в разных странах. Я живу в одной России, а они в другой. Их страна совершенно по иным законам живёт и «развивается». Это же видно.
– По-моему, Кирилл Набутов сделал программу, где были кадры, как вы приходите к сыну в военное училище.
– Я хочу сказать с большой гордостью, что мой сын Пётр сейчас служит в морской пехоте. Ушёл он туда срочником, на два года. Это очень трудно, кстати. Служит в Балтийске. Сейчас был на боевых три месяца. Нормально, кстати. Вернулся два дня назад, звонил мне, всё слава Богу. Нормальный парень. Я, конечно, понимаю, сколько в армии беззакония, сколько г.... в армии, сколько продажного начальства. Это даже пером не описать. Но с другой стороны, я хочу вам сказать, есть очень хорошие части, где нормальные офицеры служат, заботятся о солдатах. Одна из таких бригад – это бригада морской пехоты в Балтийске. Я с этими ребятами, с командирами знаком ещё по Чечне. И мой сын там служит просто молодцом, и ничего там такого гадкого нет. Всё по уставу. А вообще, если здоровье есть – и глаза нормальные, и уши, и мозги – то послужить России, я считаю, это нормально. Мой сын служит очень хорошо. У него нет никаких ни скидок, ничего, никаких этих штук. Он даже принимал участие как нормальный такой боец в параде 9 мая, на Красной площади. И я там среди своих дружков-фронтовиков затесался, они мне достали билетик, я сидел у Мавзолея и чуть не плакал от счастья. Мой сын во второй коробке, четвёртый слева, фланговый! И это было чудо. Это было здорово просто, потому что мой отец воевал, его дед; мой прадед воевал, его прапрадед... Вся наша семья со стороны Шевчуков – это казаки, служили они России верой и правдой.
А вообще-то сын мой – гуманитарий абсолютный. Я не думаю, что он будет военным. Но я полагаю, что служба ему поможет. У них в роте, кстати, два человека служат с высшим образованием. Один с юридическим, другой – с филологическим. То есть разные люди сейчас идут в армию. Многие косят, боятся, но всё-таки многие служат. И я туда езжу, чем могу – помогаю. И я хочу вам сказать, что это нормально, нормально...
– Прозвучало слово «мавзолей». А вам легко было проститься со словом «Ленинград»?
– Петербург мне больше нравится. Ленина я не любил никогда. И не люблю.
– Пора его похоронить там у вас, на Волковом кладбище?
– Его Господь наказал этим мавзолеем. Он висит между небом и землёй. Это ужасно. Он не закопан, не похоронен. Это дико. А всё благодаря этим дедушкам, бабушкам нашим, коммунистам. Они всё как-то не могут опустить его в землю. Но это всё Божий промысел.
– Можете назвать один-два фильма, которые вам давно нравятся?
– Это всё равно что про книжки говорить: что мне читать интересно? Я просто люблю литературу и стараюсь читать. И кино я тоже много смотрю. И мне очень многое нравится. Из отечественных фильмов мне совершенно не интересны наши блокбастеры. Мы пытаемся догнать Америку, а догнать никогда невозможно. Мне очень нравится, и я, честно говоря, даже участвовал в рекламной компании, в хорошем смысле этого слова… Это я про фильм «Остров», где играл Пётр Мамонов. Замечательное кино. И фильм «Живой» тоже. И много-много фильмов сейчас хороших, жизненных очень, важных и значительных снимают ребята. Вот и мой друг Сергей Говорухин только что закончил работу над фильмом о войне. Это очень интересное будет кино.
– «Интересное» – по-вашему, это именно «жизненное»?
– Конечно, и развлекуха тоже должна быть, безусловно. И попса должна быть. В океане плавают не только киты. Но я никогда не пел свою музыку в клубах, на корпоративных вечеринках. Во-первых, потому что мне это противно, а во-вторых, потому что под наши песни, по-моему, не особо выпьешь и закусишь. (Смеётся.) А есть музыка, под которую просто аппетит развивается, наверно, да? То есть всё должно быть. Единственное, что меня корячит, уж извините за грубое слово, это то, что сейчас действительно море разливанное попсы, этих мегатонн каких-то несуразных песенок якобы о любви, где везде само это слово «любовь» муссируется. И почти ничего нет про настоящую жизнь, которую мы все проживаем. И которую эти же люди, которые это поют, тоже проживают.
– Ну а, например, «Мумий Тролль» – он всё-таки попсоватый, но он другой.
– Это рокапопс, как он сам его назвал. Не, парни это талантливые, но мне, например, не понравился их последний альбом. А первая их работа – «Морская» – хорошая, очень хорошая была тема. Английский звук.
– Земфира как-то пропадать стала…
– Земфира? Понимаете, я хочу сказать вам одно, что и «Мумий Тролль», и «Zемфира», и «БИ-2», и «чайфы», и ещё кто-то – это всё группы эстрадной тематики. Я же не против того, что они играют на электрогитарах. Но я рок понимаю как определённый «пробив». Как Моррисон его понимал, как Джон Леннон. Это всё-таки поиск определённого мировоззрения, мироощущения, это поиск каких-то новых пространств. А у этих ребятишек, очень талантливых, «Мумий Тролль» и так далее, всех этих «би», «пи», «си»... – у них в основном тематика эстрадных песен: я тебя люблю, ты меня – нет. И причём на таком достаточно эстрадном уровне. Поэтому я это не считаю рок-музыкой. Это просто эстрадные группы, которые играют в этом стиле – «рок». Но это не рок-музыка. Рок-музыка для меня как для старого человека – это другое. Это поиск истин. А не какие-то сопли типа «я сижу у тебя на коленках, мы едем в такси…».
– Поиск истин вечен? Или хотя бы один раз нашлась эта истина, хоть одна какая-нибудь, пусть самая задрипанная?
– Я считаю, что истина – настолько великая вещь, что если бы её нашёл кто-то, всё бы закончилось. Дело именно в движении, в поиске.
– И поэтому вы на раскладушке не лежите, а колесите по стране?
– Помните поговорку: «Победивший человек в войне – уже проиграл, потому что ему дальше некуда идти. А у проигравшего, в принципе, всё впереди». Это очень важные и тонкие вещи. Особенно в творчестве. Смею вас уверить, я не видел ни одного великого художника, из коих я всё-таки нескольких знаю, которые были бы удовлетворены плодами своего труда. Это всегда «мать-перемать»! Может быть, всего две-три секунды эйфории, не более того. Это факт. Просто я это наблюдал много раз. И я этим восхищён. Жизнь – это движение. И творчество – это движение. Но дойти до истины, конечно, стремятся все. Однако дойти до неё значит – умереть. Космос велик...
– Двигаться рассчитываете ещё долго?
– Я? Со своими рифмами? Думаю, что долго, да. Но с другой стороны, как покатит...
– А курите вы так много всегда? Одну мальборину за другой...
– Когда очень-очень устаю. Если сижу в деревне, я вообще не курю. А так – много, да, во все тяжкие.
– Именно «Marlboro»?
– Ну, мы не будем рекламировать.
– А как поддерживаете себя? Водой обливаетесь, лесом дышите, охотитесь?
– Я вообще-то занимаюсь спортом. Я к этому привык, приучен. Если я живу в деревне, у меня жизнь очень размеренная. Я тогда очень рано встаю. У меня всегда пробежка несколько километров. В общем, какие-то вещи я делаю, да. У меня в сарае мешок висит, любимая мной груша, измочаленная уже. Всё зло я на ней отрываю и, слава Богу, людей не трогаю. А вообще, если встаёшь утром, обязательно нужен кислород, потому что позади, как правило, бессонная ночь. Какие-то мысли обычно именно ночью приходят. Какие-то самые главные, когда ты уже как бы без тела находишься, на границе яви и сна. И когда ты затем надышишься хорошим воздухом, наступает такая концентрация. А дышать надо всё-таки через физический труд. И я могу просто дров нарубить – тоже хорошая физзарядка.
– Доводилось ли вам помочь простому человеку? Спасти кого-то, денег ли дать на жизнь…
– Об этом нельзя говорить. Даже и в писании сказано: пусть не ведает левая рука, что даёт правая. Это ущербно будет, если я начну сейчас хвалиться – кому я помогаю и чем. Я одно могу сказать: группа «ДДТ» очень редко отказывается от благотворительных концертов. Я вообще очень благодарен нашим ребятам, это просто замечательные люди. Ваня Васильев, Миша Чернов, Игорь Доценко, Костя Шумайлов, Паша Борисов, Танечка, Олечка – ни разу, если мы идём на благотворительный концерт, им в голову не приходила мысль отказаться, сославшись на «важные обстоятельства». Все они понимают, что благотворительность – дело святое.
– Песни – как дети для вас. Но какая, всё-таки, самая-самая?
– Не знаю… Могу процитировать Бродского, который хорошо сказал о том, что для художника важно не то, что он сделал, а то, над чем он сейчас думает. И я хочу прочесть вам фрагмент из моей новой песни:

«И кто будет драться,
если завтра – война?
Кто снова ослепнет, штурмуя свет?
Двойного гражданства у неба нет.
У земли нет амбиций.
Но есть она –
Россия-женщина с помятым лицом.
Для кого-то ротик. Для нас – пасть.
Россия-невеста: весь век с мертвецом.
Мы так напились,
мы готовы пропасть.
И наш патриотизм не очень высок.
Он не фужер на банкете.
Не танцор нагишом.
Он не рифмы, не марши,
не речей песок.
Он наивен, прост и даже смешон.
Он не дубина. Не народ. Не вождь.
Не чугунный цветок
в гранитной руке.
Он – место, где мы хоронили дождь.
Он – солнце, тонущее в реке…»