начало на 1 стр.

Лучше я заострюсь на своём деле и обязуюсь делать его качественно. И, соответственно, буду желать чиновникам (как вы понимаете, это ведь просто менеджеры – менеджер Путин, менеджер Медведев; люди, которых избрали) исполнять свою работу так же качественно, как это стараюсь делать и я. Насколько это возможно, в силу своих данных.
Полагаю в целом, что руководители государства сейчас в сложнейшей ситуации. И народ такой взбудораженный, и народ такой растревоженный, и ничего не понимает он сейчас, по большому-то счёту, и надо всё как-то докомпьючивать: кто виноват, кто не виноват? И в чём виноват? Пока мы держимся, видите? Пока мы держимся. А о себе я думаю, что при других правительствах я бы не смог делать то, что делаю сейчас.
– Как-то вы обронили интересную по форме фразу: «Главная моя ошибка, что я родился в 1971 году, а не в 1925-м». Вы имели в виду в музыкальном смысле: Утёсов и всё такое. Неужели по-прежнему так считаете?
– Я пересмотрел эти взгляды, конечно же. Со временем такое вполне допустимо, нормально. Теперь считаю так: я родился в самый раз – тогда, когда родился. Теперь уже всё: мне время это нравится. Мне здесь хорошо, в этом времени. Есть возможности всевозможные: интернет, машины и всё остальное. Это неплохо. Что касается музыки… Единственное, хочется отметить, что сейчас я один такой, кто таким жанром занимается. А тогда, в двадцатые годы, очень многие занимались этим. Была бы возможность у меня тогда пробиться? Ну, это всё такие домыслы, фэнтези. Не будем придумывать то, чего нет.
– Итак, как же родилось чудо: русские народные песни в вашем, хороньковском преломлении?
– Просто к тексту народных песен я подхожу не формально, а на полном серьёзе. Там ведь уже всё написано. Вот, к примеру, песня «Окрасился месяц багрянцем». Я прочитал текст – там же изложен триллер! Значит, и надо делать её триллером. «Окрасился месяц багрянцем, где волны бушуют у скал,» – уже страшно, наверное. Потом они тонут во время бури – жуть! Настоящий триллер. Песни надо внимательнее читать. Мы очень поверхностно живём, надо просто внимательнее вычитывать сюжеты, которые нам дали авторы – забытые и незабвенные. Но никаких специально выдуманных вкраплений я не допускаю: «А давай-ка так, чтоб было как-нибудь пооригинальнее…» Нет, я всё разгадываю, каждую детальку, а иначе исполнять невозможно. Не могу я «просто так» петь!
– Говорят, вы поете двумя голосами: баритоном и фальцетом. Каким сложнее?
– Одинаково приятно обоими.
– От какого же фужеры лопаются?
– Это, видимо, с Паваротти вы меня спутали. (Смеётся.)
– Из тех, что исполняете, какая песня самая любимая?
– Каждый день или сезон, когда рождается новая песня, она и становится любимой. Сегодня тоже есть новая песня, которая пока самая любимая. Называется она «Двойка».
– Ваша?
– Нет, она не моя. Но, по сути, уже, конечно, моя, хотя автор – другой. Не важно. Всё, что я беру в репертуар, становится моим, это всё моё. Мы, разумеется, авторские отчисления производим, но, в принципе, я уже считаю их своими произведениями.
– Каких певцов уважаете особо?
– Это Бобби Макферрин, Эл Жеро, Джеймс Браун, Тина Тёрнер, Элла Фицджеральд, Эдит Пиаф.
– По своей сути, вы – драматический актёр…
– Скорее, по профессии.
– Какую-то роль хотели бы сыграть особенно?
– У меня нет проблем с выбором репертуара. Я сам себе художественный руководитель, сам себе режиссёр, поэтому всё, что мне попадается и при этом вдруг возникает творческая энергия в данном направлении, я сразу идею реализую и играю эту роль. А конкретных ролей по героям и персонажам сейчас у меня на примете нет.
Хотя, конечно, можно и Гамлета попробовать сыграть за минуту. А так, чтоб от начала до конца исполнить большую драматическую роль, пока желания нет.
– Как живётся музыкантам в кризис?
– Да замечательно! Нормально. Как и всегда жилось. Хорошо живётся музыкантам, как всегда, плохо живя… (Смеётся.) Разве что в значительной степени стабильность исчезла. А всё остальное – на месте.
– Планы чем-то конкретным полнятся?
– В плане души или дела?
– Да хоть бы и «тела».
– Ну, есть, есть желание наконец-то записать пластинку. Это как раз связано с мировым финансовым кризисом. Если найду… Если мы нашкрябаем денег. Вот это и займёт лето.
– И никуда – к тёплым рекам, к кипящим морям?
– В Ялту, наверное, к друзьям съезжу. Конечно, покатаюсь.
Для души.
– Как в Москве себя чувствуете? «Город-герой» не плющит?
– Нет, он роскошный! Он очень роскошен. Москва – город кучи возможностей. И есть удовольствие выбирать – начиная от бытовых, минимальнейших вещей. Я – ночной человек, я исключительно ночью хожу по магазинам и имею всё то, что обычный человек имеет днём. Только ночью! В Москве невероятное, просто бесконечное количество музыки, концертов, чего угодно. Предельно доступный интернет, понятное дело, во всех его проявлениях. Очень доступное общение с любого уровня людьми, до самых харизматичных и знаковых. Это город уникальных возможностей, безусловно. Мне очень нравится, он очень красивый. И как ты к нему, как и с человеком, так и он – к тебе. Впрочем, это любого города касается: если уважительно к нему относиться, он к тебе тоже с уважением отнесётся.
– Но вы ведь натура эпатажная. Как же быть с уважительностью, степенностью?
– У меня профессия – артист, понимаете? На сцене, на эстраде ли, я обязан создавать образ. Но не в жизни. Как правило, сценический образ и внутренний уклад человека не совпадают. Особенно это заметно на примере выдающихся актёров. К примеру, великий Евгений Евстигнеев в жизни был очень скромным человеком. А вот та же Ксения Собчак, она и в жизни такая, и там – такая же.
– Лично с Ксенией Анатольевной сталкивались?
– Сталкивался. Вот так вот, тет-а-тет – не очень часто, а в тусовках – да, множество раз.
– Из своей харьковской жизни что-то вспоминаете?
– Я прожил там 16 лет. Харьков – моё детство, идеальное детство. Родители получили там квартиру месяца за четыре до того, как появился я. Нормальную изолированную двухкомнатную квартиру в кирпичном доме в центре города. Супер! Дом стоял так: с одной стороны – бандитские районы, разруха, там жили «сявки», с другой – центр на холмах, красивый, каменный. И актёрство моё – из детства, от бабушки. Мы с мамой приходили к ней в кукольный театр – я помню какие-то ковры, люди ходят, закулисье, уютно очень. Красивое солидное заведение.
Есть слайд – я сижу в штанишках с начёсом, маленький, толстый... Я был тогда толстым! Так вот, я сижу, новогодняя сосна с игрушками, потому что ёлку трудно было найти, ковер с медведями и полное счастье в глазах. Счастье заключалось в том, что я родился в СССР и жил в Харькове с мамой, папой и братом. Беспредельное счастье! Я крутился во взрослой среде, никогда не ложился спать в девять – всегда в два, в три, вместе со всеми. Или вот ещё: зима, минус 15 градусов, а в парке играет оркестр. Я стоял час, два, уже трубач подходил и спрашивал: «Простите, а с ребёночком всё нормально?» Видимо, у меня было очень нелепое лицо.
А в двенадцать лет я утвердился в том, что хочу быть артистом. Родители отнеслись к этому как к данности. По одной линии дед, супруг бабушки-актрисы, был директором ДК им. Сталина. Мама хотела стать актрисой, а папа писал стихи, якшался с харьковской богемой. У второго деда, который работал в облисполкоме, тоже постоянно какие-то тусовки собирались. Бабушка, правда, не хотела, чтобы я стал артистом, но когда я поступил, очень гордилась.
– Почему решено было поступать в Питере, а не в Харькове?
– На кукольное отделение, куда могли взять вообще без проблем, мне нельзя было идти. Ширма в кукольном театре – 1 метр 76 сантиметров, а у меня рост – 1 метр 86. От остальных институтов отговорили. А почему Питер, а не Москва? Потому что Питер дальше: до Москвы 12 часов ехать, а до Питера 26. Интереснее казалось! И плюс – в Москве ведь конкурсы дикие.
– Вступительный номер не забылся?
– Я выучил Жванецкого с пластинки и рассказывал голосом Карцева. Потом, естественно, Гоголя – своего любимого человека. Пел какую-то русскую народную песню. Это был 88-й год, все пели Цоя, Гребенщикова – «Этот поезд в огне». А я как затянул! Смешно было.
– Какие же сейчас у вас приоритетные ценности в жизни? «Родить дерево…»
– Родить дерево, да. Но не «посадить сына»!
– Что-то по-настоящему весомое вы уже поняли? Человек, преодолевший «введение в жизнь»...
– Я всё ещё в поиске истины. Нет, я прекрасно понимаю, что иметь совесть – самая сложная вещь. И оставаться совестливым человеком, чувствовать границу, где ещё можно перейти, очень не простая штука-наука. Москва ведь тоже может «занести». И деньги – огромный соблазн. А деньги без совести – величайший соблазн. Совесть, друзья, родные, семья… самые тёплые вещи, которые есть. Это истинные ценности, безусловно. Всё остальное – чушь собачья. На самом деле. И даже профессия. Профессия – как та планка, которую я ставлю сам для себя. Очень жаль, что из-за вынужденных подмен пока получается так: та планка, которую я ставлю и ещё многие артисты ставят в России, она не видна и не понятна другим. Вот встречаешься с артистом, делишься чем-то важным, а он говорит: «Ну, да это никому не надо. Выше – никому не надо. Лучше попроще». Но это ведь ещё не значит, что ты по-настоящему развился. То есть если ты дальше летишь – всё, тебя уже не видно, это космос. Для западных артистов такой «космос» – это просто… ну как, если ты копаешься в огромном мешке – и хочется доковыряться до дна, как в детстве. А вдруг там самый интересный подарок лежит!
– С кем дружите в Москве?
– Есть определённый пласт людей у нас в музыке, который составляют тоже совестливые, очень интересные ребята, воспитанные, культурные. С некоторыми делали мы что-то совместное, с некоторыми не делали. Это действительно целый плодородный пласт: Богушевская, Кортнев, Сюткин, Макаревич, группа «Ундервуд», «Пятница», «Billy’s band», Нино Катамадзе. Это всё люди, с которыми я дружу, общаюсь. И я счастлив, что они есть. Мне не стыдно за них при общении. В каких бы проявлениях они себя ни показывали, эти люди высокопрофессиональные и точно знают, что делают.
– Кто ваш слушатель? Зачем приходят к вам на концерты все эти пёстро ряженные товарищи и товарки?
– Хрен его знает! Я всегда задаю этот вопрос, я пытаюсь вдруг как-то поймать в себе правильный ответ. Но я не знаю – зачем. Зачем люди приходят раздеваться душой и телом? Зачем люди ходят в цирк? Есть ли ответ разве такой – всеобъемлющий и рациональный? Он иррациональный, этот ответ. Люди ходят вскрыться. Люди хотят узнать себя. Это я глубоко, конечно, копаю. Они же просто об этом говорят: «мы идём на концерт малость поколбаситься». Но именно таким образом и происходит вскрытие. И человек вскрывается на разные вещи.
Тем не менее, я считаю важным, что после наших концертов троллейбусы не переворачивают, как после многих рокеров. Значит – всё хорошо. Если есть какая-то любовь, привязанность к нам, кто-то от этого «уезжает» – шампанское, флирт, какие-то происходят до утра гуляния – значит, всё хорошо, человека вскрывает. Так что, наверное, люди к нам отдохнуть приходят и от водки.
– Сами себя считаете «широко известным»? Или вы только в начале пути?
– Ну, как? Наверное, уже известен. Кому-то известен. Вам известен – значит, уже известен. Впрочем, наверное, это тоже ничего не значит. Если говорить о количестве известности, меня всё устраивает вполне. Ко мне никто не пристаёт, я не мучаюсь от популярности, как многие артисты. Спокойно фланирую по улицам, где хочу, там и бываю. Кто-нибудь: «О! Это же…» Но не более того. И я даже не знаю, как себя вести, «если что». Потому что приходится ведь ахнуть как-то в ответ: «Ах! Ха-ха». Нет, всё у меня в порядке с точки зрения человеческих вещей. Что же касается рекламы для бизнеса, которым я занимаюсь, конечно, необходимо побольше радио, телевидения, журналов, газет. Однако это нам нужно всем – чтобы наше поколение и следующее, в общем-то, не дебилами выросло. Как минимум.
– Столица – уже третий город в вашей биографии: Харьков, Питер, Москва. Всё лучше и лучше? Меняетесь вы – меняется жизнь?
– Конечно, меняюсь. Конечно... Да, всё лучше и лучше! (Смеётся.) Как ни странно. Это зависит даже не от городов. Это, наверное, зависит от того, что я маленько успеваю хватать за хвост времечко. Хоть чуть-чуть. За маленький воробьиный хвостик, я не говорю, что саму Птицу Счастья – за хвост. Просто какие-то там мелочёвочки. Например, я прекратил выпивать три года назад. И считаю это большим достижением. Российский человек скажет, что это слабость. Я же скажу, что это сила.
– А курить слабо бросить?
– Курить пока не мешает. Но вероятно и это. Пока просто не могу мотивироваться.
– Потом поздно будет. Пока ничего не болит…
– Ага, «не болит»!
– Тем более.
– Всё как раз болит. Всё нормально, как надо. (Смеётся.) Ну, это такой оставшийся фетиш, который компенсирует отсутствие прочих пагубностей. У меня зато не было в жизни никаких наркотиков, ничего предосудительного. Я прошёл «всухую» всю жизнь. Мне совершенно хватало компании, мне хватало алкоголя в достаточно умеренных дозах.
– Ещё рано говорить о себе в прошедшем времени.
– Нет-нет. Имеется в виду, хватало до момента, пока я понял, что и это надо пресечь. Думаю, конечно, что «не зарекаются», но наркотики вообще никогда не буду употреблять, точно.
– Вы ведь еврей?
– Ну, какая-то есть доля.
– Некоторые вообще почему-то стараются не называть свою национальность.
– Нет, нет, какая-то еврейская доля у меня есть. Я – украинец, на самом деле. Но там есть какая-то примесь, четвертинка.
– Как в каждом украинце – одесское что-то?
– Может быть. Хотя – нет, не одесское, просто бабушка еврейка. А если по матери – я не еврей. То есть это такая уже шарада… Кому как выгодно – крутить смысл.
– Вы мне очень напоминаете Голохвастова – того весёлого человека из фильма «За двумя зайцами».
– Это очень лестное сравнение. Олег Борисов!
– Могли же и вы отличиться в кино? Голос поставлен, глаза живые.
– Да и были фильмы, были. Российский – «Фанатка» и украинский «Пушкен» (именно так, а не через «и»). Некоторые не вышли ещё, но должны выйти. Будет что-то.
– Вы за тем в Москву и переехали? Чтобы множить и расширять свои «грани»?
– Конечно, за тем. Конечно, за тем! А кино… Сейчас другие фактуры, сейчас другие люди, сейчас всё другое и хитрое. Сейчас понос финансовый, денежный – абсолютно безудержный. Он хлещет так, что никто и не задумывается об искусстве. Если удаётся как-то сляпать кино задорого, то это ещё неплохо, слава Богу. А так – «и хрен с ним, пошли следующий проект делать». Продюсеры же властвуют сейчас, а не художники. Это опасная тенденция. В Голливуде-то так изначально было, с двадцатых годов. А у нас вдруг – бац! И продюсеры стали диктовать: хочу этого артиста, хочу того. Ну, если бы продюсеры сами ели бы то, что они готовят… Тогда они на кухню приходили бы: «Значит, хочу рыбу со сгущёнкой, а потом вот это вот мороженое мне в суп положите…» Ну, так они и жрали бы это своё «произведение». А жрут они всё больше «классику», деликатесы!
– Вы не считаете, что вас на телевидении маловато?
– Да практически совсем нет.
– Почему так? Из-за этих же продюсеров?
– Да, конечно!
– Они хотят, чтобы вы платили?
– Даже не знаю, нам никто никогда не предлагал, чтобы мы платили. Не намекал. Потому что этого не будет априори. Я не из-под забора некто, чтоб платить за показ. За это должны платить мне – раз. А два – это та самая политика. Музыкальная политика в России – одурманивание абсолютное. Просто за один вечер записывается фанера, берутся девочки, которых можно поменять, не важно: «две белых, одна чёрная» – рассуждает продюсер. И чтобы они желательно были так накрашены, что если завтра мы чёрную уволим и поставим другую – не сильно заметно было, им не надо быть личностями. Так быстрее деньги получаются. Всё понятно – таков шоу-бизнес.
– Каковы ваши привычки вне музыки? Что любите после того, как покурили?
– Днём я люблю поспать, потому что какой-то такой странный режим себе установил… Я люблю ночью, наоборот, не спать. Я – абсолютная сова. Последнее – вдруг меня что-то занесло – цветы стал выращивать. Даже мама не может понять, что происходит. (Смеётся.)
– Именно «выращивать»?
– Ну, сажать их, следить за ними, покупать какие-то уже состоявшиеся цветы, и все эти невозможные фикусы… так интересно стало. Потому что собаку, например, я очень хотел, но не мог держать. У меня была собака – а сейчас не могу: гастрольный график, некому за ней присматривать, в любом случае, когда я даже не один, то это сложно – навязывать кому-то своё удовольствие.
– Такое понятие, как «камин», для вас раньше представлялось чем-то желательным, мечтательным…
– Камин, собака – да, конечно…
– Камин теперь есть?
– Нет, камином пока ещё не обзавёлся, но в ближайшем будущем – точно будет.
– В Москве в доме или в квартире живёте?
– Московская съёмная, как ни странно. Но будем строить дом. Сейчас кризис как раз немножко помешал, вообще всё замерло. Я даже, честно, не понимаю, как же никто не дёргается! Я уже с ноября безуспешно жду, а так, думаю, что был бы уже фундамент.
– Возьмёте зелёную зону, а потом город вас догонит и поглотит.
– Далеко от Москвы я строюсь, не волнуйтесь. 130 километров.
– Семья, жена, дети есть?
– Жена, дети – нет. Сейчас нет. Дважды не женат – так я называю ситуацию про себя. Дважды!
– Уже было «на подходе»?
– Нет, просто мы жили вместе, подолгу. Но не расписывались. И детей пока Бог не дал. Ну, это такая тема, что… Если нужно будет, они появятся.
– Значит, есть время у вас что-то почитать, посмотреть, оценить?
– Конечно. Я много смотрю музыки всякой. Именно «смотрю», не ошибся. Интересных артистов смотрю. Слушаю очень много. Скорее всего, как раз к музыке у меня тяга. Читать – в меньшей степени. Вот, опять же в связи с кризисом, вдруг стал на книжки снова наваливаться, возвращаться. Раньше ведь очень много читал. А, к примеру, год назад совершенно не было ни секунды вообще ни на что. Накапливались слоями диски, которые надо было слушать. Я ничего не успевал. И вот пришло время хотя бы слушать. Но и шевеления в других сферах происходят.
– Ваши литературные симпатии.
– Буду банален. Самый любимый автор – Гоголь. Самый любимый. Конечно, обэриуты все. И обэриуты современные – Олег Григорьев, и обэриуты не современные – Даниил Хармс, и всё, что с этим связано. Эжен Ионеско, весь абсурд, все стихи того времени. Андрей Белый тоже…
– А как с верой? Есть контакт?
– Я ещё в 18 лет пошёл и покрестился. Сам.
– Для защиты от агрессии мира?
– Я не знаю, что мною двигало. Сейчас уже просто не помню, честно говоря. Но я пошёл, покрестился. Мне казалось, что это – Поступок.
– Это в Питере было?
– Это уже в Питере, да, на третьем курсе. Мы с приятелем пошли, покрестились. Потом напились, естественно. Ну, отмечали это дело вином: типа причастие такое. И я хорошо помню тот день как очередной праздник. Но это остаётся внутри. Внутри – не снаружи.
– А вера в себя? Что-то ещё есть из мечтаний неосуществлённых? Может, пора книгу писать?
– Нет. Нет-нет! Я всё больше склоняюсь к тому и уже достаточно чётко осознаю, что человек должен, обязан быть специалистом узкого профиля. Но уметь должен делать это филигранно. Книжку писать – специалистом надо быть, это тоже сложнейшая профессия.
– Но мемуарную вещь, автобиографическую, можно и надиктовать обладателю бойкого пера.
– Да, может быть, так и поступлю впоследствии. Есть какая-то совершенно чудная женщина в интернете, которая полтора года безвозмездно мне очень сильно помогает. При этом я её даже не видел. Она из Омска. А мы никак в Омск не заедем. Она нам помогает, она продвигает наш коллектив бескорыстно и самозабвенно. Я не представляю, как она выглядит, но мы переписываемся, и она говорит: «Давайте я напишу книгу». Ну, а что? Наверное. Посодействуем какими-то любопытными фактами.
– Случались уже моменты, когда ловили себя на звёздности?
– Недавно был случай, когда я вышел из самолёта. Его ремонтировали на наших глазах, а я взял чемодан и ушёл. Сначала я подумал: а не звёздная ли это болезнь? Потом решил, что нет. Просто мне тревожно было лететь после того, как я увидел все эти внутренности.
– Интересен ли вам спорт?
– Почему-то как-то нет. Спорт закончился у меня в детстве – гребля и всё. Я теперь ругаю себя и маму в том смысле, что меня к спорту совершенно не приучили. Потому что спорт очень нужен. Вместо спорта у меня бывает что-то типа подняться вверх по лестнице на какой-нибудь этаж и чуть-чуть прогуляться. К сожалению, так. Но отсутствие спорта – это вообще-то большой промах. Это сейчас как удар в пах! (Смеётся.)
– Встреча с каким-то человеком оставила особый след в памяти?
– Была такая встреча, очень яркая – с учителем моим, по сути дела. Я приехал в театральный институт поступать на эстраду. Но в том году на эстраду не брали. «Странно, – думаю, – как же так?» – Мне говорят: «Вот, поступай к Петрову». Не, ну нормально? Я приехал поступать туда, где все – как минимум Басилашвили! А тут – Петров. Ну как так? Всего шестнадцать лет мне было. И когда я увидел этого человека, то сразу понял, что, наверное, сама удача сидит у меня в кармане. Он взял меня на курс, я учился у него. Это был один из величайших педагогов театральной современности. Владимир Викторович Петров. Его, к сожалению, нет уже год с лишним. Но он в почтенном возрасте ушёл. Моя с ним встреча предупредила вообще всё, чем я сейчас занимаюсь.
– Есть полуэстрадный, полулитературный Евгений Гришковец. Его не могут ни с кем сравнить. А вас с кем-то уместно запараллелить?
– А надо ли? Все что-то пытаются сравнить, назвать, классифицировать. Я думаю, не стоит сравнивать. Сам я не пытался и не буду. Я пока что не видел ни одного человека, похожего в профессиональном смысле на себя. Качественно похожего. Я видел людей, которые пытаются делать примерно так же. Но они далеко и далеки от моих представлений.
– Всё равно какие-то предшественники у вас были. Да тот же Утёсов.
– Ну, конечно, я же не просто с Луны свалился и придумал жанр. Разумеется, есть кто-то, но это некорректно выпячивать и даже неинтересно. Утёсов – это Утёсов. Раньше вообще имена какие были: народ ходил на Утёсова, на Вертинского, на Шульженко, а сейчас – на концерт. (Смеётся.) «Пошли сегодня на концерт. В клуб пойдём сегодня? – А кто там? – Да, концерт!» С Утёсовым такое просто невозможно было предположить.
– А по телевизору на кого «ходите»?
– Любимый канал – «Дискавери», все его направления. И Animal Planet. Странную сетку центральных каналов я не могу принять.
– «Дискавери» и иже с ним в целом рисуют страшную картину грядущей экологической катастрофы. Даже старая «добрая» Англия потихоньку таять начнёт во вспучившейся Атлантике. Мысли на сей счёт имеются?
– Если мне скажут, что я смогу что-то сделать в этом направлении, подпереть Англию собой, чтобы она не утонула, я сделаю это. А так – остаётся только петь и плясать!
– Вы счастливый человек?
– Да. Конечно.